Муслихиддин Саади - Гулистан

— Ла хайра фихим мадама, — ответил он, — аха-духум латифан ятахашану ва иза хашуна яталятифу — то есть до тех пор, пока они миловидны и красивы, они грубы и гневливы, но как только они становятся грубыми и некрасивыми, они становятся любезными и льстивыми.

Спросили одного ученого:

— Если мужчина сидит с луноликой красавицей в уединении, двери заперты, соперники спят, страсть бушует, желание побеждает, словом, как говорят арабы:

«Финик созрел, а сторож спит», — так может ли он силой воздержания спастись от нее?

— Если даже он спасется от луноликой, — ответил ученый, — то он не спасется от клеветы многоязыкой!

Попугая заключили в одну клетку с вороном. Попугай мучился; мерзко ему было смотреть на ворона, и жаловался:

— Твоя отвратительная наружность и ненавистный вид, твои противные привычки и весь твой облик — все мне претит! Ворон, вестник разлуки, о, если бы между мною и тобою было такое же расстояние, как между востоком и западом!

Удивительнее всего то, что ворон тоже неимоверно горевал и от соседства попугая изнывал. Бормоча: «Спаси меня Господи!», он жаловался на превратность судьбы и в отчаянии тер ногу о ногу. Он говорил:

— Что за тяжкая судьба, злой рок и изменчивые времена! Моему сану подобает шествовать плавной поступью по заборам садов с какой-нибудь воронихой.

Какой же грех я совершил, что судьба в наказание заковала меня в оковы бедствия в обществе этого самодовольного глупца, пустомели и подлеца?

Эту притчу привел я к тому, чтобы ты знал: отвращение невежды к мудрецу в сто раз больше, чем ненависть мудреца к невежде.

Был у меня друг, с которым мы в течение многих лет вместе исходили весь белый свет, деля хлеб-соль, и утвердилась между нами беспредельная дружба. Но однажды он ради ничтожной выгоды позволил себе нанести мне обиду, и дружбе наших сердец наступил конец. Однако, несмотря на это, с обеих сторон по-прежнему существовала привязанность. Однажды мне стало известно, что на одном собрании прочли два бейта из моих стихов:

Несколько друзей стали говорить о том, насколько мои стихи превосходны — это скорее свидетельствовало о том, насколько они сами благородны, — и благословляли меня. Вместе с ними превозносил эти стихи и мой старый друг. Сожалея об утраченной старинной дружбе, он раскаивался в своем проступке. Узнав о том, что он также хочет помириться, я послал ему нижеследующие бейты, и мы помирились:

У одного человека умерла молодая красивая жена, а дряхлая теща ради сохранения приданого осталась в доме вдовца бесталанного. Тому крайне надоели ее разговоры, и он не знал, куда деваться от ее общества. Однажды несколько друзей пришли навестить его. Один из них спросил:

— Как тебе живется в разлуке с любимой женой?

— Не видеть жены для меня не так тяжело, как видеть тещу! — ответил он.

Помню, как в дни молодости моей далекой, проходя по улице одиноко, я увидел прекрасное лицо. Это было в месяце тамузе, когда жара сушила рот, а знойный самум кипятил мозг в костях. В силу человеческой слабости я не выдержал солнечного зноя и прибегнул к защите тени какой-то стены, надеясь, что кто-нибудь мне холодной воды принесет и от жара тамуза спасет. Вдруг в темных сенях дома засияла заря — появилась красавица, прелесть которой не в состоянии описать самый красноречивый язык. Казалось, будто наступило утро после темной ночи, или будто живая вода вышла из зулмата. В руках у нее была чаша со снеговой водой, в которую был насыпан сахар и добавлено молоко. Не знаю, был ли этот напиток розовой водой, или в него упало несколько капель с розы ее лица. Одним словом, я взял этот усладительный напиток из ее прелестных рук, выпил его и как будто начал заново жизнь.

Однажды Мухаммед Хорезм-шах, да помилует его Бог, ради какой-то выгоды заключил мир с хатайцами. Вскоре после этого вошел я как-то в кашгарскую соборную мечеть и увидел мальчика, необычайно обаятельного, беспредельно привлекательного, так что относительно ему подобных говорят: