Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

Так вот. Встала Цзиньлянь рано, проводила Симэня и, вспомнив, что ей надо шить ярко-красные туфельки, направилась в сад. В руках у нее была корзинка с рукоделием. Устроившись на крыльце Зимородкового павильона, Цзиньлянь хотела было нарисовать на заготовках узор, но вскоре кликнула Чуньмэй и велела позвать Пинъэр.

— Что ты разрисовываешь, сестрица? — спросила подошедшая Пинъэр.

— Да вот хочу сшить туфельки из ярко-красного гладкого атласа на белой ровной подошве, а носки украсить вышивкой — попугай срывает персик.

— У меня тоже лоскут ярко-красного атласа найдется, — подхватила Пинъэр. — Я тогда у тебя узор срисую. Только я буду шить на высокой подошве.

Пинъэр принесла корзинку с рукодельем, и они сели вместе.

— Сведи мне рисунок, — сказала Цзиньлянь, закончив узор на первой заготовке. — А я пойду сестрицу Мэн позову. Она тоже хотела туфельки шить.

Когда Цзиньлянь вошла в комнату Юйлоу, та, прислонившись к кану, тоже кроила туфельку.

— Так рано, а ты уже на ногах, — сказала Юйлоу.

— Я сегодня рано поднялась, — отвечала Цзиньлянь. — Хозяина за город отправляла на проводы тысяцкого Хэ, потом сестрицу Ли позвала в сад шитьем заняться, пока прохладно, а то в жару не пошьешь. Я уж на одну туфлю узор нанесла, сестрице велела на другую свести, а сама вот за тобой пришла. Пойдем, втроем веселее работать. А ты что за туфельки кроишь?

— Да все те же из темного атласа, — говорила Юйлоу. — Я тебе вчера показывала.

— Ты молодец! — похвалила Цзиньлянь. — С раннего утра взялась.

— Одну вчера сделала, — отвечала Юйлоу, — сегодня за вторую принялась.

Цзиньлянь повертела туфельку в руках и спросила:

— А как собираешься отделывать?

— Я постарше вас, — начала Юйлоу. — Мне яркая расцветка не подойдет. Носок думаю золотой бархоткой опушить, край зеленой бахромой отделать, а подошву высокую поставлю. Как, по-твоему, ничего получится?

— А чем же плохо? Собирайся быстрее и пойдем. Ли Пинъэр заждалась, наверно.

— Присаживайся, чайку выпьем и пойдем, — предложила Юйлоу.

— Нет, там вместе попьем.

Юйлоу наказала Ланьсян принести чай в павильон и, спрятав туфельки в рукав, пошла с Цзиньлянь.

— Куда вы так спешите? — окликнула шедших рука об руку женщин Юэнян.

— Сестрица Ли послала меня за сестрицей Мэн, — отвечала Цзиньлянь. — Мы туфли шьем.

Юэнян осталась у себя на террасе, а они пошли в сад. Каждая показывала свое рукоделье. Появилась с чаем Чуньмэй, за ней подала чай горничная Пинъэр и, наконец, Ланьсян. Все сели за чай.

— Сестрица, — обратилась Юйлоу к Цзиньлянь, — почему ты шьешь на тонкой подошве? Ведь на высокой красивее. Не нравится деревянная со скрипом, поставь, как у меня, войлочную. Так мягко, ходить удобно.

— Мне ведь не для ходьбы, а ночные, — объясняла Цзиньлянь. — Хозяин велел новые сшить, а то мои негодяй захватал.

— Ох, эта туфелька! — вздохнула Юйлоу. — Не хочу сплетничать, пусть сестрица Ли послушает. Ты туфельку потеряла, а сын Лайчжао — Тегунь — ее в саду подобрал. Потом ты откуда-то об этом узнала, пожаловалась хозяину, а он избил Тегуня. Мамаша его, Шпилька, говорит, у него из носу кровь шла, без сознания, говорит, упал. Она в дальних покоях так ругалась! Только и слышно было: «Из-за потаскухи, черепашьего выродка, ребенка избили, а что он понимает! Хорошо, в живых остался, а то б потаскухе с черепашьим выродком тоже несдобровать». Я так и не поняла, кого ж она выродком обзывала. А потом Старшая спросила Тегуня, и тот рассказал ей, как играл в саду, нашел туфельку и хотел у зятя обменять на монисто. Кто-то, говорит, сказал батюшке, а тот меня избил. Тут только я поняла: Шпилька, оказывается, зятя Чэня черепашьим выродком называла. Хорошо, только Ли Цзяоэр рядом была, а услышь Старшая, неприятностей не оберешься.

— А что Старшая сказала? — спросила Цзиньлянь.

— Что сказала?! Так тебя отчитывала! В нашем доме, говорит, смутьянка заправляет, девятихвостая лиса завелась. Она, говорит, хозяина натравит, он и начинает все крушить. Вот и сосланного Лайвана тоже. Он приехал с юга, все было хорошо. И вдруг поползли со всех сторон наговоры. И жена-то его, мол, с хозяином шьется, и сам-то он ножом грозит, дубинкой размахивает. Одного, говорит, закоренелым убийцей объявили, другую — любовницей, а потом и обвинение выдумали. Его выслали, а ее до петли довели. А теперь, говорит, из-за своей туфли всех мутить начинает. Да ты, говорит, обуй как следует и носи, никто не подберет. Напилась, говорит, небось, да вытворяла с хозяином невесть что, вот и туфлю потеряла. А теперь — ни стыда ни совести — на мальчишке зло срывает. Подумаешь, какое преступление совершил!

— Пусть заткнет свое хлебало! — закричала Цзиньлянь. — «Какое преступление», говорит? Убийство, выходит, не преступление! Он, рабское отродье, хозяина хотел зарезать. — Цзиньлянь обернулась к Юйлоу. — Я никогда ничего от тебя не таила, сестрица. Помнишь, как мы с тобой перепугались, когда нам Лайсин сказал? Если ты старшая жена, как же ты, спрашивается, можешь так говорить! Тебе все равно, мне все равно, выходит, убивай мужа, и ладно. Его жена у тебя прислуживала, так ты ее до того распустила, что она нынче с одной ругается, завтра с другой. Верно, как у должника есть кредитор, так у оскорбленного есть обидчик. Если ты меня поносишь, то я буду поносить тебя. Она повесилась, а от мужа все-таки скрыла правду, промолчала. Спасибо, деньги да знакомства помогли, а то что б было! Тебе хорошо с высоты других осуждать. Ты — одно, а мы — совсем другое. Да, я подстрекала мужа. Я настояла, чтоб хозяин избавил нас от этой парочки. А то б нас наверняка засунули головой в колодец.

Юйлоу, заметив, как побагровела разгневанная Цзиньлянь, принялась ее уговаривать:

— Мы с тобой сестры, дорогая! Я доверяла тебе, как самой себе, и сказала все, что слыхала. Прошу тебя, пусть это останется между нами.

Цзиньлянь, однако, ее не послушалась и вечером, дождавшись прихода Симэня, подробно рассказала ему, как жена Лайчжао, Шпилька, ругалась в дальних покоях:

— Ты, говорит, избил ее сына. Будь, мол, у нее зацепка, она бы этого так не оставила.