Абулькасим Фирдоуси - Сказание о Бахраме Чубина из «Шахнаме»

С ним не дружи: чужой иль соплеменник,
Не заслужил и савана изменник!

Теперь, узнав желание мое,
Храни в уме послание мое

Ты от строки начальной до конечной,
Пришли ответ на мой привет сердечный.

Скрой от писца сокровища души:
Ответ своей рукою напиши,

А я тебя от горестей избавлю,
Оружье, войско и казну отправлю.

Да будут все, кто мил тебе, в чести,
А ненавистников своих — прости:

Из сердца зло гони ты неустанно
Во имя милосердного Яздана.

Насилие за силу не прими,
Не будь жесток с подвластными людьми,

Не зарься на чужое достоянье:
Прекрасно только доброе деянье.

Благоустрой державу и народ,
Опорой будь голодных и сирот,

Дарообильный и великодушный,
Дай кров — бездомным, нищим — хлеб насущный.

Когда ты станешь светом для сердец,
Никто не посягнет на твой венец.

Будь стражем бдительным родного края,
Врагов не бойся, мир оберегая:

Тех шахов осеняет благодать,
Кто радость мира может охранять

Народ иранский подружи с румийским,
И станешь мне из близких самым близким!

Лишь высохла последняя строка,
Что царственная вывела рука,

Кайсар посланье за печатью спрятал, —
Он тайну сердца перстнем запечатал.

Когда с посланьем прискакал гонец,
Хосров сказал иранцам: «Наконец

Заря на небесах взошла иначе,
И обернулось к нам лицо удачи.

Кайсар прислал письмо, к добру влеком,
В его словах мы пользу обретем.

Он порешил, на благо нашим странам,
Пресечь вражду меж Румом и Ираном».

Те молвили: «Не ищем мы венца,
От мести мы очистили сердца.

Ты победишь, заботы сбросишь бремя,
И на земле твое прославят время!»

Был шаху по душе такой ответ.
Вновь засиял пред ним надежды свет.

Хосров на шелковой китайской ткани,
Пером, пригодным для таких посланий,

Излил слова о дружбе и любви, —
На языке писал он пехлеви:

«Пока я буду царствовать в Иране,
Я не потребую от Рума дани,

Добытые войною города
Кайсару возвращу я навсегда.

Еще скажу о девушке знатнейшей,
На свет рожденной матерью чистейшей:

Я буду счастлив, с ней судьбу связав,
Скрепив тем самым дружбу двух держав.

Когда назад отправишь ты посланцев, —
Тобой, кайсар, обласканных иранцев, —

Когда на помощь войско мне пришлешь, —
Пришли, в сопровождении вельмож,

И дочь свою, которой, по рассказам,
Судьба дала и красоту, и разум.

С тобой свяжусь я узами родства.
Так было — древние гласят слова —

При Каюмарсе, после — при Джемшиде, —
На них соседи не были в обиде.

Ты благородных вспомни храбрецов:
Пришел за Кай-Ковусом Кай-Хосров,

Сменялись венценосные владыки,
А был их предком Кай-Кобад великий:

Так справедливо правил тот мудрец,
Что волки стали братьями овец!

От тех властителей, сиявших миру,
Ведет черта к Бобаку Ардаширу.

Его звезда зажглась на небесах.
Он — предок мой, а я — законный шах.

Поэтому я слов не трачу даром, —
Клянусь, что буду я всегда с кайсаром.

Мы не питаем к вам враждебных дум:
Единство обрели Иран и Рум.

Теперь забудем о борьбе и мести,
Во всех делах теперь мы будем вместе».

Кайсар, от шаха получив ответ,
Созвал мужей сановных на совет,

К ученым обратился и к вельможам:
«Иран и Рум едины: мы не можем

От наших обещаний отступить.
Скажите, как нам надо поступить?»

«Ты — наш кайсар, покорство — наша доля.
Повелевай: закон — твоя лишь воля.

Мы — жалкие рабы, ты — господин,
Решаешь дело только ты один».

Так мудрые кайсару отвечали,
Прогнав его заботы и печали.

Когда светильник солнечный исчез,
Зажглась звезда на куполе небес,

Кайсар, желая испытать иранцев, —
Познания и разум чужестранцев, —

Велел седобородому волхву
Подобную живому существу

Таинственную статую построить,
Ей облик дивной женщины присвоить.

И вот воссела на престол жена,
Красива, и нарядна, и скромна.

Вокруг нее — невольники и слуги,
У ног ее — наперсницы, подруги.

Она молчит. Грустны ее глаза.
Несмело по щеке бежит слеза.

Но щеки, словно яблоки, румяны,
А косы длинны и благоуханны,

Ресницы — мягкие, как облака.
И так она прекрасна и хрупка,

И так бессильно поднимает руку,
Что хочется ее развеять муку…

Был взор ее таких исполнен чар,
Что в восхищение пришел кайсар,

И щедро наградил он чародея,
Ни жемчугов, ни денег не жалея.

Ушел искусник, гордый от похвал.
Густахма властелин к себе призвал,

Сказал ему: «Послушай, муж великий,
О дочери моей прекрасноликой.

Она росла, как вешний цвет мила.
Пора ее замужества пришла.

Мечтал о ней мой родич, юный воин.
Как бог велит, был этот брак устроен.

Я с ней простился, как отец и друг.
Но только увидал ее супруг,

Бессильным стало молодое тело,
Душа его на небо улетела.

С тех пор тоскою заболела дочь,
И день ей черным кажется, как ночь,

Не слушает советов, утешений,
Угрюм, как осень, день ее весенний.

Прошу я: потрудись! Мне жаль ее, —
Найди слова, развей печаль ее,

И, может быть, — ты молод, строен, знатен, —
Ей будет разговор с тобой приятен».

Сказал Густахм: «Я прогоню тоску,
Ее недуг из сердца извлеку».

С душой открытой, полон жажды дела,
К молчальнице приблизился он смело.

Сидела солнцеликая жена,
Безмолвна, величава и грустна.

Но так как статуя была красива,
Густахм заговорил красноречиво: