Сугерий - Жизнь Людовика VI Толстого, короля Франции (1108-1137)

Хотя прежде, чем [это] произошло, поводом его же чудесного сравнения и достойная проклятия гибель людей чудесно свершившейся местью стала.

Стоял на крутом мысу берега большой реки Сены ужасный и неблагородный замок, который назывался Ла Рош-Гюйон. на поверхности сам невидимый, в скале высокой вырытый, который искусная рука мастера в склоне горы с редкими и маленькими отверстиями огромной величины жилище, в скале вытесанное, простерла, поскольку считалось [оно] пещерой предсказателей, в которой для пророчеств Аполлона собирались, или [тем], о чем сказал Луканий: « И хотя Фессалийская ведьма и принуждает судьбу – неизвестно, оттуда выводит или, спустившисъ туда, стигийские тени встречает » [294].

Здесь может быть дорога в подземный мир [295].

Этой ужасной, богам и людям ненавистной крепости владелец – Ги, – хорошо одаренный юноша, предков бесстыдству, так как прервал традицию, чуждый [296], когда благопристойную и весьма далекую от ненасытной алчности жизнь вести постановил; несчастливого места захваченный бедствием, зятем своим негоднее самого большого негодяя, по предсказанию иссеченный, и крепости, и жизни смертью неожиданной лишился. Вильгельм, поскольку зятем его [был], по рождению нормандец [297], предатель, не имеющий равных, так как считался родственником и близким другом его, когда « задумал боль и породил несправедливость » [298]. Однажды в воскресенье, в сумерках дня, когда его преданные [люди] к церкви в рассеченной скале, прилегавшей к дому Ги, пришли, и сам он, но отдельно, в хауберке [299], но без шлема, с кучкой предателей пришел и, пока другие в молитве [пребывали], он сам некоторое время молящимся притворялся, поскольку [на самом деле] обдумывал, к Ги подход высматривая; так как Ги в двери церкви войти спешил, [он] бросился, обнажив меч, с негодяями-сообщниками, безумствуя, несправедливости предался, доверчивого и, пока не почувствовал меч, улыбавшегося [Ги] поразил, заколол и погубил.

Это увидев, благородная супруга его оцепенела, щеки и волосы женской местью терзая, к мужу бросилась, о смерти [своей] не заботясь и сама на него упав, накрыла: «Меня, – сказала, – меня, несчастную и больше заслужившую так умереть, зарубите, ничтожные палачи». И ударами и ранами мечей пораженная, на супруге сверху лежа, [она] говорила: «Чем перед этими [людьми] вы провинились, дражайший супруг? Да разве зять и шурин неразлучными друзьями не были? Отчего же это безумие? Вы помешались». Когда ее за волосы повернувши, сопротивляющуюся, исколотую и почти по всему телу израненную [они] оттащили, мужа подлой смертью убили, детей, которых нашли, с низостью Ирода о скалу разбив, уничтожили.

И когда здесь и там, скрежеща зубами, [они] неистовствовали, лежащая на спине женщина, едва подняв голову, изувеченного мужа узнала; охваченная любовью, [она] подползла, насколько позволяла слабость, наподобие змеи, сама вся кровью залитая, к трупу бездыханному добралась и, как могла, как будто живого, поцелуями нежнейшими покрыла и, скорбную затянув песнь, которой [только и] могла выплатить похоронные дары, воззвала: «На кого ты меня покинул, дражайший супруг? Да разве этого заслужила рядом со мной твоя похвальная добродетель? Да разве это приготовило отцов, дедов и прадедов отвергнутое беспутство? Да разве от соседей и бедных отброшенная алчность, возмещенная недостатком дома?». « Так прокричала она и упала без сил от припадка » [300]. И не было никого, кто бы совсем мертвого и полуживую, одной кровью покрытых, разделил.

Наконец же, когда преступный Вильгельм их, словно свиней, выставил напоказ, пресыщенный человеческой кровью, подобно зверю, остановился; крепостью скалы более обычного восхищенный, [он ее] одобрил; каким образом лучше окрестности [он] бы грабил, каким образом французов и нормандцев, истерзав страхом, подчинить в конце концов, помышлял. Потом голову безумную через окно высунув, позвал коренных [этой] земли жителей, не подверженный добру, зло пообещал, если к нему не примкнут, [но] ни один из них не подошел.

Утром же, когда о таком и столь преступном деянии слух разлетелся, не только [ближних] соседей, но и дальних обеспокоил. Поэтому вексенцы – люди храбрые и в военном деле бывалые, – весьма возбужденные, отовсюду и конных, и пеших воинов каждый ради всех собрав, сколько смог, хотя и боялись, что могущественный король Англии Генрих помощь предателям окажет, к скале поспешили; на склоне скалы многих рыцарей и пехотинцев, чтобы никто не вошел или не вышел, выставили; дорогу со стороны нормандцев, разместив войско, чтобы не оказали помощи, перекрыли. Между тем к королю Людовику [они] послали, о преступлении сообщили и, что [он] об этом прикажет, советовались.

Он могуществом королевского величества смертью особенно позорной повелел наказать, передал, что если будет нужно, придет на помощь. И так как несколько дней войско стояло на месте, преступник этот увеличивавшегося день ото дня войска бояться начал. И когда это по наущению дьявола [он] сделал, им наученный, известил, призвав из вексенцев нескольких самых знатных, каким образом мир на скале [он] сохранит, с ними договорился, что королю Франции наилучшим образом будет служить, обещания многие дал. Они, отбросив заявления и с местью не торопясь, к этой уже уступке пришли, что если какую-нибудь землю клятвенно пообещать себе позволят и безопасность ему дадут, [то он] захваченное отдаст им укрепление. Клятвой это утвердив, большинство из французов отступило.

Так как их уход отложился из-за названной земли, когда утром кроме принесших клятву другие вошли и еще другие [за ними] последовали, усилился шум оставшихся снаружи, и [они] ужасно кричали, чтобы предатели вышли наружу, [и те] или заставят сделать, или подобно предателям наказание как сообщники получат. Так как смелость и страх боролись друг с другом в поклявшихся, те, кто не приносили клятвы, на них превосходящими силами бросившись, с мечами на них напали, неблагочестивых благочестиво уничтожили; [одним] отсекли члены, другим с удовольствием вспороли животы, и все самое жестокое, слишком мягким считая, для них усиливали. И несомненно, что Божественная десница столь скорое отмщение поторопила, когда через окна и живые, и мертвые выброшены были, и бесчисленными стрелами, наподобие ежей, утыканные, на воткнувшихся копьях в воздухе [они] свободно тряслись, как если бы их земля отринула. Этому же небывалому преступлению небывалую [они] нашли месть, так как живым [Вильгельм] был бессердечным, [то] мертвого [его] лишили сердца. Поэтому из внутренностей вырвав сердце, коварством и несправедливостью налитое, на кол насадили, для наглядного зрелища мести за беззаконие на многие дни в определенном месте воткнули.