Коллектив авторов - Антология средневековой мысли. Том 1

(49) Подобным же образом душевная, а не телесная природа подвергается страстям, связанным с радостями или печалями. Также верно, что страсти некоей души происходят из-за равенства или неравенства тел, подобно окоченению и лихорадочному жару. Страсти, свойственные душе из-за телесного [воздействия], также называются телесными, потому что они происходят в ней из-за тела.

Только действовать и т. д.

Претерпевать и действовать может все телесное и душа телесного. Только действовать и не страдать может то, что есть, — природа, например, Бог и все божественное. Божественным тут, очевидно, называется нечто продолжительное [372], которое, будучи единожды сотворено, затем ни в чем не изменяется — ни через рождение, ни через уничтожение. Это верно и относительно вечного начала, то есть Бога, Который не начинает никакого бытия при рождении и не прекращает его при уничтожении.

(51) Так как все это не изменяется, то оно, следовательно, и не претерпевает. Бог, однако, действует, как Творец всего. Прочее же многообразно божественное действует либо вследствие причины, либо па основании служения. Ведь у такого деятеля через деяние не происходит никакого изменения. И поэтому неизменный Бог и то вечное, что не изменяется, только действуют, никоим образом не претерпевая.

(52) Итак, у тебя есть [определение] и т. д. [373]. На основании значения природы, благодаря которому имя природы сказывается и обо всем, и только о субстанции, [Боэций] определяет природу через деление, говоря, что природа есть то, что может либо действовать, либо претерпевать. Способ деления требует, как выше было сказано, четырех частей. Таким образом, природа есть то, что может действовать и не претерпевать, или то, что может претерпевать и не действовать, или то, что может и действовать и претерпевать, или то, что не может ни действовать, ни претерпевать.

(53) Он привел примеры двух частей этого деления, то есть той, что может и действовать и претерпевать, и той, что может действовать, но претерпевать не может. А о той, что может претерпевать и не может действовать, или о той, что не может ни претерпевать, ни действовать, он не говорит ничего. И так в любом случае, поскольку нет такого субсистирующего, которое могло бы только страдать, а не действовать, или не могло бы ни претерпевать, ни действовать. Ведь все субсистирующее или временно, или продолжительно, или вечно. Но все временное, как было сказано, может и действовать, и претерпевать, а все продолжительное и вечное может действовать, но не может претерпевать. Поэтому у двух других частей деления вообще не остается ничего субсистирующего.

(54) Итак, кратко напомнив о том, на каком основании он на сей раз передал значение «природы» через определение, [Боэций] переходит к определению этой же природы на основании иного значения, чем то первое, которое он представил выше при ее делении, говоря:

(55) Итак, у тебя есть определение ее значения, то есть того значения природы, которое относится только к субстанциям. Тем самым — ибо очевидно, что только субстанциям подходит то, что было сказано о природе в этом определении — в этом определении природы было дано также определение субстанции [374].

(56) Особо обрати внимание на то, что он сказал: субстанция была определена как определение природы.

В самом деле, он сам объяснил, почему он так сказал: ибо если имя (потеп) природы указывает (monstro) на субстанцию, что, по крайней мере, практикуется, как было сказано, некоторыми, то, [в момент] когда мы описали природу, то тем самым было воспроизведено описание субстанции [375].

(57) Это на деле и вне всякого сомнения нужно было признать: имена природы и субстанции многосмысленны (multivoca) по названию ли этой субстанции или благодаря ее же качеству. И это минимум, [что можно признать]. Ибо даже если субстанцию этих имен, как [полагают] некоторые, можно понять как одну и ту же, но [их] качество никоим образом не одно и то же.

(58) Ибо одно — бытие природой, а другое — бытие субстанцией, как одно — бытие человеком, а другое — бытие способным смеяться, хотя одна и та же субстанция и у человека, и у способного к смеху. Следовательно, как определение человека иное, чем [определение] способного к смеху, так не может быть одним и тем же определение природы и субстанции.

(59) Итак, поскольку из-за разных качеств имена природы и субстанции разноосмысленны (diversivoca), то нужно спросить, по какой причине он сказал, что у них одно и то же определение? Ибо есть четыре вида имен, то есть единоосмысленнные (univoca), равноосмысленные (aequivoca), многосмысленые (multivoca), разноосмысленные (diversivoca) [376]. Но «единоосмысленное» и «многосмысленное» представляются одним определением, а «равноосмысленное» и «разноосмысленное» — разными [377].

(60) Однако и это несходство определений в разноосмысленном не запрещает, чтобы у них было одно и то же определение. Ибо кто бы ни продумывал то, что выше было сказано об определениях, тот вовсе не сомневается, что разноосмысленные [имена] декларируются не только разными, но и одним определением. Ибо ясно: одни — это те, благодаря которым обнаруживается не только то, что о бытии сказывается, но [обнаруживается само] бытие, которое сказывается; другие же — это те, в которых только то, что сказывается о бытии, и никоим образом не бытие, которое сказывается. (61) В самом деле, если нужно продемонстрировать первым способом определения, что такое разноозначенные [имена], то необходимо, чтобы это произошло с помощью разных определений. Если же их можно [объяснить] вторым [способом], то на них может указывать одно определение. Поэтому, хотя природе и субстанции были даны разные имена по разным основаниям, однако говорить о том, что у них одно описание, — правильно, ибо [в нем] ясно заявлено то, что такое (quod est) природа и субстанция, а не заявляется, что истинно природа есть или субстанция есть. И таким же образом, как было сказано, описывается природа: этим именем называются или все вещи, или одни лишь субстанции [378].

(62) Если же понимать имя природы уже, исключив бестелесные субстанции и [прилагая его] к одним лишь телесным, то кажется, что природой обладают только телесные субстанции, и они-то называются именем природы, как считает Аристотель и его многочисленные последователи, то есть аристотелики, а также бесчисленные ревнители философии (multimodae philosophie sectatores) [379], — в этом случае мы позаимствуем определение у тех, кто природу, то есть имя и значение природы, полагал — по собственному мнению и решению — только в телах.

(63) Что касается такого означивания тел, то его определение будет таким: Природа есть начало движения самого по себе, а не по привходящему признаку [380] . Здесь, очевидно, нужно напомнить, что сказал Аристотель. Есть шесть видов движения, а именно: возникновение, уничтожение, возрастание, убывание, изменение, перемещение [381]. Из них пять суть [движения] не только телесного, но и бестелесного.