Коллектив авторов - Антология средневековой мысли. Том 1

Существовал также разнобой [в представлениях] об авторстве «Предикаментов», то есть принадлежал ли этот труд Аристотелю или кому другому. Боэций же разъяснил, что он принадлежит Аристотелю по трем основаниям: так как он сам в других своих произведениях не противоречит тому, о чем говорилось в этом труде; так как в противном случае он издал бы труд несовершенный и с пробелами, если бы при написании пренебрег трактатом о доказательствах, или о посылках, или о простых речевых выражениях, хотя существует и другая книга Аристотеля, обсуждающая то же самое, содержащая почти то же самое, ибо, направленная на другое, она стилистически однородна. Архит также составил две книги, которые он озаглавил как «Категории», в первой из них он наставлял в тех же десяти предикаментах. Оттого потомки заподозрили, что Аристотель не был изобретателем этого деления, потому-де что то же самое написал и муж-пифагореец — этой мысли неколебимо придерживается философ Ямвлих. С ним не согласен Темистий и не признает, что тем [изобретателем] был Архит, пифагореец из Тарента, который недолго жил при Платоне, но некий Архит -перипатетик, который древностью имени придал авторитет новому труду [430].

Я же полагаю, что такое различие предикаментов скорее рассматривается на основании значения сказуемых слов, чем на основании природы вещей. Ведь если внимательно рассматривать природы вещей, то никаким доводом не обнаружить, почему он не поместил большее или меньшее количество предикаментов. Реально же в соответствии со значением имен был обнаружен только такой довод: он рассматривал десять имен, с помощью которых начал сигнификацию всех других имен — как родовых, так и видовых, и потому он поместил сверх прочего то содержание вещей, которое по природе является как бы первым и достойным, так как оно более общее, чем прочее.

Способ же толкования, который касается предикаментов, такого рода, что он тотчас приводит в порядок и обсуждает предикаменты, создав перечень простых речевых выражений на основании природы десяти предикаментов, а именно потому, что эти обозначают субстанцию, те — количество, третьи — другое. И хотя внимание направлено на предикаменты, речь о них идет не сразу, но он предваряет их толкованию нечто необходимое: те положения, с помощью которых можно было бы облегчить учение для последователей, так и мы представим описание двусмысленного (aequivocus), однозначного (univocus) [431], отыменного (denominativus) и нечто другое (обоснование всему этому мы дадим в своем месте), и они некоторым образом касаются [ниже]следующего толкования. Теперь же вначале о двусмысленном и однозначном.

Итак, потому [вначале], что один из последователей [432]там, где речь идет о вторых субстанциях, а также об отличительных и случайных признаках, обнаружит разницу между тем, что говорится о субъекте, и тем, что находится в субъекте [433]; в силу того, то есть, что это является сказуемым однозначно, а то — двусмысленно, нужно было прежде определить, что именно было двусмысленным, а что однозначным. Что он и делает в этом месте. «Почему же Аристотель толкует о двусмысленном прежде, чем об однозначном?» [434]Потому, по свидетельству Боэция, «что сами десять предикаментов, хотя и различны по определениям, однако называются одним словом — «предикамент». Ведь мы их все называем предикаментами, сами же предикаменты, поскольку они суть роды вещей, сказываются однозначно о субъектных вещах. Ведь любой род однозначно сказывается о собственных видах. Поэтому он правильно толкует вначале об общем названии всех предикаментов, как бы объясняя, каким образом каждый сказывался о собственных видах» [435].

И заметь, что это имя — предикамент — потому называется двусмысленным, что Аристотель понимает: «белое» и что-либо случайно заимствованное здесь двусмысленно не потому, что имеет множественный смысл, но потому, что не имеет смысла субстанции. Таким образом, сущее и одно какое-либо имя, связывающее вещи с разными предикаментами, сказывается о самих предикаментах двусмысленно не потому, что смысл выражен многими словами, например, у [слова] «пес», но потому, что они не имеют определения, сказываемого о предикаментах, как субстанции. Ведь Аристотель здесь понимает двусмысленное широко, а однозначное — узко, очевидно, говоря только, что однозначное есть то, что имеет и имя, и одно и то же определение субстанции, соответствующее этому имени [436]. Определением же субстанции называется то, что не может отсутствовать, соответствуя значению, из-за искажения субъектной вещи, то есть [искажения], вышедшего за пределы субстанции, так как определения даются согласно какому-нибудь имени — родовому, видовому или дифференциальному. Ведь если нечто отказывается быть одушевленной чувствующей субстанцией, то есть животным, либо разумным смертным животным, то есть человеком, или тем, кто может пользоваться разумом, что есть разумное бытие, то оно само необходимо должно испортиться в субстанции. Только то, следовательно, называется двусмысленным, что имеет общее имя и не имеет одного и того же смысла субстанции, как это представлено, в соответствии с конкретным (illud) именем. Также правильно — по многим причинам — он добавляет «в соответствии с именем»: поскольку иные определения не относятся ни к однозначности, ни к двусмысленности, кроме тех, что даны в соответствии с осмысленным содержанием (sententia) имени, и поскольку в противном случае он не определил бы правильно однозначное и двусмысленное, как мы пытались выразить при представлении определения. А то определение было дано в соответствии с осмысленным содержанием имени, внешний смысл (sensus) которого включается в осмысленное содержание определенного имени, как, например, вот в этом имени «человек» [заключено] животное разумное смертное, а не чувствующее, а в имени «разумное» — могущее пользоваться разумом, и в имени «белое» — обладающее белизной, пусть это определение белого, хотя и существует по имени, однако не принадлежит субстанции, как было показано. Если же кто-то, определяя имя, скажет: «животное смеющееся», то он определяет содержание человека через название субъектных вещей, но не обнаруживает через [слово] «смеющееся» осмысленного содержания имени, внешний смысл которого не содержится во внутреннем смысле (sententia) человека. Это описание человека может, следовательно, относиться к содержанию (continentia) вещей, но не к внутреннему смыслу имени [437]. Так, пожалуй, и вот это имя «пес» и любое двусмысленное может определяться, то есть ограничиваться, в соответствии с содержанием вещей, каковым вещам оно подобает, как если бы, например, сказали, что этим именем «пес» называется (appellare) [438]то, что является лающим животным или этой небесной звездой, или тем морским чудищем [439]. Но этого определения не содержится в осмысленном содержании имени, ибо имя «пес» прилагается (est impositum) к некоей [вещи] не по той общей причине, что свойственно им троим, ибо сказуемое слово не было бы многозначным по смысловому ощущению, если бы повсюду представляло одно и то же. Когда же Аристотель говорит относительно разумного обоснования (ratio) субстанции, что оно однозначно, то он понимает однозначное уже, чем Порфирий, когда утверждает, что собственные признаки сказываются однозначно [440], или Боэций, который не говорит, что деление акциденции по субъектам свойственно эквивокации [441]. Подобно тому как Аристотель понимает однозначное в более узком смысле, так двусмысленное — в широком, утверждая, что двусмысленное — это все то, что имеет общее имя, исключая общее разумное обоснование субстанции, — определение двусмысленного мы теперь предлагаем.