Коллектив авторов - Антология средневековой мысли. Том 1

Речь идет об индивидуальном мистическом опыте, в котором человеку свыше открывается познание религиозных истин.

Здесь и далее цитируется латинская Библия (Vulgata), которая не совпадает с русским синодальным переводом. (Примеч. ред.)

«Пресветлый жених» и «престрогий владыка» — воплощения двух божественных атрибутов: милосердия и справедливости.

Эфиопянка — Суламифь, героиня Песни Песней.

По мистической теории любви к Богу и ближнему, Бог есть любовь, раскрывающаяся в милосердии и справедливости. Бог влагает Любовь к Себе в душу человека, и та как к высшему блаженству стремится к единению с Богом, что достигается через осознание грехов, покаяние, проникновение воли Божьей и исполнение Его заповедей.

В русском переводе это место звучит так: «Всякое древо, не приносящее доброго плода, срубают и бросают в огонь». (Примеч. ред.)

Душа, восприяв благодать через дар Божий, соединяется с Богом в единый дух, достигая в этом предела Божественной любви; при этом, однако, она не делается Богом по существу, а только уподобляется ему праведностью, знанием, красотой, блаженствами, проникается волей Божьей, сохраняя вместе с тем и свою человеческую волю (1 Кор. 6, 17).

Ср.: Пс. 12,1; 85, 1; 101,3. (Примеч. ред.)

В русском переводе здесь последние слова, которые Христос произнес на Кресте: «Боже мой! Боже мой! Для чего Ты Меня оставил?» (Мф. 27, 46). По всей видимости, Бернард последовательно цитирует чтения из Псалтири, которые входили в молитвы так называемых ночных «часов», прочитываемых между вечерним богослужением (всенощной) и утренней службой, которая в монастырях начиналась с рассветом. (Примеч. ред.)

В этой проповеди Бернард первый в западной христианской традиции говорит о различии между апофатическим созерцанием (в котором как рассудок, так и воображение не играют никакой роли) и созерцанием катафатическим. Во втором чисто духовный опыт преобразуется в коммуникативные образы и язык. С необыкновенным красноречием Бернард описывает ту роль, какую ангелы играют во внедрении в воображение и в разумение образов, понятий языка, через которые чистый свет Божий может быть понят и передан всем другим.

В русском тексте: «Ибо мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем» (1 Кор. 13, 9); и далее: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан» (1 Кор. 13, 12). Излюбленное место Августина. В латинском тексте этого послания вместо выражения «тусклое стекло» употреблено слово «зеркало». (Примеч. ред.)

Проповедь 52 выявляет следующее убеждение Бернарда: созерцание есть предварение неба и некое мистическое сновидение (супружеское), которое оживляет мистические чувства. Он это созерцание понимает также, как своего рода экстатическую смерть и как некое апофатическое Божье созерцание без воображения, и потому «ангельское».

Ср. обращение Христа к ученикам: « Что свяжете на земле, то связано будет на небе» (Мф. 18, 18). (Примеч. ред.)

Второй отрывок из проповеди 74 являет одну из попыток описания мистического опыта. Когда Слово заполняет душу, оно не может восприниматься чувствами. Однако сердце или более глубокий центр личности внезапно становится живым, а в личности просыпается более глубокая вина. Когда Слово удаляется, сердце, как снятая с очага бурлящая кастрюля, постепенно остывает. Жизнь жизни души, кажется, тогда улетучивается.

Имеются в виду первые стихи Евангелия от Иоанна (1, 3-4). (Примеч. ред.)

Проповеди 83 и 85 рассказывают о супружестве и духовных способностях. Слово в действительности берет душу в супруги, и двое становятся одним духом. Супружеская мистика дает в результате некое дифференцированное единство. Другими словами, любовь сводит двоих действительно в одно тело, но и подчеркивает также личностную неделимость. Любовь делает душу равной Богу по причастию, а не по сущности. Кроме того, Бернард подчеркивает, что супружеская любовь любит Бога через самое себя. Хотя, как супруга, душа желала бы объятий Супруга, но как. мать она любит своих детей, т. е. ближних.

Это одно из благословений человеку при его сотворении (см.: Быт. 2, 24), которое повторил апостол Павел, показывая в духовном смысле, как соединение Бога и человека в Церкви: «...„два будут одна плоть". А соединяющийся с Господом есть один дух с Господом» (1 Кор. G, 16-17). (Примеч. ред.)

Печатается по изданию: Средние века. Вып. 45. М., 1982. С. 265-297.

Бернард, очевидно, имеет в виду своих предшественников, христианских теологов, писавших о свободе воли. В их числе Августин, Рабан Мавр, Готшалк, Ансельм Кентерберийский и др.

Бернард, как и Августин, различает понятия «свободы воли» (libera voluntas, libertas voluntatis) и «свободного выбора» (liberum arbitrium). В названии трактата Бернардом Клервоским употреблен термин «liberum arbitrium», однако переводчик, в соответствии с традицией перевода на русский язык, передал его как «свобода воли». В переводе трактата различие между двумя терминами сохранено.

К области, где царит необходимость божественного предопределения, относится все, сотворенное Богом. Человека же, по мысли Бернарда, возвышает над прочим сущим наделенность разумом, порождающая его способность желать и не желать, т. е. свободу воли. Дав человеку разум, Бог тем самым возвысил его над другими своими творениями. Вместе с тем воля человека, будучи сотворенной, содержит в себе несовершенство, которое может быть причиной обращения человека ко злу.

Эта мысль Бернарда вступает в противоречие с его последующими высказываниями об определяющей роли божественной благодати в спасении человека.

В русском синодальном переводе: «Он истязуем был, но страдал добровольно, и не открывал уст Своих; как овца, веден был Он на заклание, и, как агнец пред стригущим его безгласен». (Примеч. ред.)

Бернард полагал, что область Царства Небесного расширяет свои границы и в земном бытии по мере изживания людьми своих грехов. Из этого может быть сделан вывод, что добродетельная жизнь, следование божественным установлениям приближают наступление Царства Божия. Эта идея несколько противоречит христианской догме о благодати, но такое толкование можно найти и у Августина.

В русском тексте: «Ибо все мы много согрешаем». (Примеч. ред.)