Жан Фруассар - Хроники 1325 – 1340 [с иллюстрациями]

«…Там можно встретить довольно достоверных сведений, но опять-таки вперемешку с враньем. Кроме того, речи героев там, как правило, вымышлены или искажены, чтобы сохранить рифму… Впадая в несуразные преувеличения, сочинитель наделяет какого-нибудь рыцаря или оруженосца столь отчаянной удалью, что его истинная доблесть из-за этого может оказаться приниженной, и потом рассказы о его настоящих подвигах будут вызывать меньше доверия, что послужит к его ущербу. Поэтому события следует описывать как можно точнее и ближе к истине» [19] Там же. .

Мысли, высказанные Ле-Белем, отражали общую тенденцию, ясно наметившуюся в западноевропейской историографии XIV столетия. Хотя рифмованные хроники и поэмы на реальные исторические сюжеты продолжали сочиняться в довольно большом количестве, среди читающей публики постепенно укоренилось мнение, что «языком истины» является проза. Смешение историографического жанра с жанром рыцарского романа, столь часто наблюдавшееся в поэтических произведениях той поры, более не встречало одобрения у знатных сеньоров, озабоченных тем, чтобы их образы были донесены до потомков без искажений. Рост индивидуализма и самосознания в западноевропейском обществе привел к тому, что люди уже не желали превращаться на страницах книг в полуреальных героев, наподобие Роланда или Гильома Оранжского. Кроме того, именно в XIV столетии рыцарство стремительно теряло монополию в военном деле. Остро чувствуя конкуренцию со стороны незнатных сословий, оно испытывало потребность не просто в хрониках, скупо освещающих те или иные события, а именно в рыцарских хрониках, где ратные деяния благородных господ описывались бы подробно, со знанием дела и в рамках определенной градации достижений. Каста воителей нуждалась в убедительном литературном подтверждении своей избранности и общественной важности.

Знакомство с «Правдивыми хрониками» Жана Ле-Беля существенно повлияло на представления Фруассара о том, каких правил и методов следует придерживаться при создании исторического труда. Выше уже было сказано, что свою первую, недошедшую до нас хронику Фруассар написал в стихах. Поэтому, читая ворчливый пролог Ле-Беля, он наверняка испытал некоторое чувство вины. Мысль о том, что его историческая поэма заслуживает суровой критики, не могла не прийти ему в голову. Свои новые «Хроники» он стал писать уже прозой, и в Прологе к ним мы читаем:

«Но может так статься, что эта книга (т. е. стихотворная хроника, подаренная в 1361 г. королеве Филиппе — А. М.) вовсе не была выверена и составлена с той точностью, которая требуется в подобных делах. Ведь военная слава достается очень дорогой ценой, и потому подвиги нужно честно относить на счет тех, кто, движимый своей доблестью, действительно их совершил. И вот, желая полностью рассчитаться со всеми, как того требует справедливость, я начал создавать эту историю, основываясь на вышеназванном труде (т. е. труде Жана Ле-Беля — А. М.) и следуя просьбе и пожеланию моего дорогого господина и покровителя, монсеньора Робера де Намюра» [20] KL, t.2, р. 5. .

В другом фрагменте «Хроник» мы встречаем не менее интересное признание Фруассара о причинах, побудивших его стать продолжателем труда Ле-Беля:

«Многие жонглеры и певцы пели и читали на площадях стихи о Бретонских войнах, искажая и коверкая при этом истинную и правдивую историю. Из-за этого был весьма недоволен монсеньор Жан Ле-Бель, который начал писать свою хронику прозой, и я, сир Жан Фруассар, который в меру сил продолжил ее верно и точно, ибо их вымышленные стихи и песни не имеют ничего общего с достоверной историей» [21] Ibid., t.3, р. 323, 324. .

Итак, в начале 70-х годов Фруассар приступил к созданию хроникальной эпопеи, которая принесет ему прижизненную славу. По примеру Ле-Беля, он стал описывать события только прозой, заимствуя на первых порах из «Правдивых хроник» весьма обширные фрагменты и многие стилистические приемы. Однако в дальнейшем, набравшись мастерства и снискав признание читателей, он откажется от важных творческих принципов Ле-Беля — краткости и осторожной сдержанности. Стремясь повествовать о войнах своей эпохи «красивым языком» и «во всех подробностях», он часто будет поступаться исторической точностью и домысливать недостающие факты. Художник-моралист будет брать в нем верх над историком. Такой подход не является чем-то необычным для Средневековья. Во времена Фруассара назидательно-развлекательная функция исторического труда все еще считалась главной, и фактическая достоверность часто приносилась ей в жертву. Конечно, многие хронисты были добросовестны и непредвзяты в том смысле, что не искажали факты в угоду сильным мира сего и своим личным политическим пристрастиям. Однако соблазн сделать историю более поучительной и занятной, слегка подправив ее, был столь велик, что очень немногие могли устоять.

Подобно Ле-Белю, Фруассар ставил своей первостепенной задачей опрос участников и очевидцев интересующих его событий. Ради этого он часто совершал довольно продолжительные путешествия, из которых самым интересным стала поездка в гасконские владения Гастона Феба в 1388 г. Однако если Ле-Бель, работая над «Правдивыми хрониками», опирался лишь на устные свидетельства, то Фруассар иногда выступал как компилятор чужих исторических сочинений и документальных источников. Так, в работе над первой книгой своих «Хроник» он использовал, помимо труда Ле-Беля, материал «Больших Французских хроник» и стихотворную «Жизнь Черного Принца», написанную герольдом Шандо. Среди документов, которые он цитирует или пересказывает весьма близко к тексту, можно назвать договор о принесении оммажа Эдуардом III Филиппу VI (1330), пространное послание Филиппа ван Артевельде к представителям Карла VI (1380), письмо, в котором горожане Льежа выражают чувство солидарности восставшим гентцам (1382), договор герцога Филиппа Бургундского с мятежными фламандцами (1385) и т. д.

Как бы то ни было, следует еще раз подчеркнуть, что широкое использование и критический анализ нарративных и документальных источников не входили в задачи хрониста. Главный упор делался на опрос свидетелей. Это в немалой степени объясняется тем, что начиная с Книги Второй хронист стал описывать события совсем недавнего прошлого, и ему казалось, что опрос живых очевидцев будет намного более результативен, чем поиск и изучение письменных свидетельств.

Желая заслужить доверие читателя, Фруассар часто указывает источник той или иной информации и называет имена своих знатных осведомителей. Однако в некоторых случаях надежность этих ссылок вызывает сомнение у исследователей. Вполне возможно, что иногда, в силу разных причин, хронист не раскрывал всей правды и прибегал к своеобразной подмене, называя вместо одних лиц другие — может быть, даже вымышленные [22] Например, можно лишь гадать, кто в действительности стоит за фигурой анонимного оруженосца, который якобы поведал Фруассару множество нелицеприятных подробностей о семейной жизни графа де Фуа Гастона III Феба. Хронист также «заметает следы», когда говорит о путях получения информации относительно кастильско-португальского конфликта 1385–1388 гг. См.: Russel Р. Е. The war in Spain and Portugal / Palmer, p. 93–94. .