Кретьен Труа - Ланселот, или Рыцарь Телеги

.
Я думаю, что буду прав,
Цель ваших поисков назвав,
Цель – королева, несомненно».
«Мессир, вы правы совершенно,
И здесь я лишь из-за неё».
«Мой друг, чтоб получить её
Придётся пострадать дотоль.
Вы ранены, – сказал король, –
Я вижу: кровь из ран струится,
И не надейтесь, что смягчится
Тот, кто сюда её привёз, –
Вы биться будете всерьёз.
А прежде отдых нужен вам.
Для ваших ран я средство дам –
Затянутся быстрей гораздо.
Мазь трёх Марий зовётся мазь та [60] Мазь трех Марий зовется мазь та... – Название мази связано с легендой о лечении ран Христа тремя Мариями. В Евангелии от Марка (16:1–13) упоминается о благовониях, которыми умастили тело Христа жены-мироносицы: Мария Магдалина, Мария Иаковлева (мать Иакова, апостола от 70-ти), Мария Саломия (мать сынов Зеведеевых Иакова и Иоанна). .
Иль средством лучшим полечу,
Коль есть такое, ведь хочу,
Чтоб в здравье были, не в беде вы.
Крепка темница королевы,
С ней нет сближенья никому,
И даже сыну моему,
Что там неволит королеву.
Безумец, предаётся гневу,
И нет гневливца сумасбродней.
Вы мне понравились сегодня,
И дай мне Бог вам угодить,
Необходимым всем снабдить.
Каким бы ни было к тому же
У сына моего оружье,
Такое ж дам, ему на горе.
Под стать коня возьмёте вскоре.
Коль вы не против, вам даю
Защиту крепкую свою,
Чтоб не боялись никого,
За исключением того,
Кто королеву к нам привёз.
Таких не слышали угроз,
Как я грожу родному сыну.
Его изгнал бы на чужбину –
Настолько я предался гневу
За то, что прячет королеву –
Но это сын. Отбросьте страх,
Коль не повергнет вас он в прах,
Мне вопреки не сможет он
Вам нанести ущерб-урон».
Ответил рыцарь: «Сир, спасибо,
Но я напрасно медлю, ибо
Не след мне времени терять.
Мне вовсе не на что пенять,
Ведь нет от ран помех, поймите.
Вы к сыну вашему ведите,
Я лишь с оружием своим
Готов немедля биться с ним,
И нападать, и защищаться».
«Мой друг, вам лучше отлежаться
Пятнадцать дней иль три недели,
Чтоб раны все зажить успели.
Полезен отдых вам теперь
Для восполнения потерь.
И не позволю я вовек,
Не допущу, чтоб человек
В подобной, как у вас, броне
Вступал в сражение при мне».
И рыцарь: «Раз угодно, впрочем,
Забуду об оружье прочем,
Поскольку даже с тем, что есть,
Не уроню в сраженье честь.
Не жалуясь ни на отсрочку,
Ни на какую проволочку.
Но повинуясь вашей воле,
Я жду до завтра и не боле,
А после – втуне разговор,
Не стану ждать я с этих пор».
Король, дав гостю обещанье
Исполнить все его желанья,
Велит вести его в покой
И отдаёт приказ такой:
Чтоб гостю тщательно служили.
Повиноваться поспешили.
Король, мечтая непреложно
Прийти к согласию, коль можно,
Гонца за сыном отослал.
Вновь говорить он с ним желал
Как адвокат и примиритель.
«Сын, примирись с ним, – рек родитель, –
И отмени ваш бой неправый!
Он прибыл к нам не для забавы,
Не чтоб зверей из лука бить,
А чтобы доблесть проявить
И славу приумножить делом.
Но должен отдохнуть он телом,
Как я воочью убедился.
Когда бы мне он покорился,
То месяц-два не стал бы впредь
С тобой сражаться вожделеть,
Как это делал он доселе.
Отдав монархиню, ужели
Считаешь, что утратишь честь?
Не бойся, и пора учесть:
Сие напрасная забота.
Грех отнимать и прятать что-то,
Коль это разуму претит;
Ты б был сегодня же убит
Тем рыцарем. Однако плохи
И руки у него и ноги:
На них порезы, раны сплошь».
«В сей речи толка ни на грош, –
Ответил сын ему надменно, –
Клянусь Петром, что непременно
Отрину все увещеванья.
Достоин я четвертованья,
Бесспорно, раз перечу вам.
Он жаждет славы? Жажду сам!
Почёта ждёт? И я не прочь!
И если биться он охоч,
Я соглашусь стократ охотней». –
«Я вижу, ты всё сумасбродней, –
Сказал король, – последствий жди.
Раз хочешь, завтра же пойди
Ты с этим рыцарем сражаться».
«Пусть впредь мне эдак не терзаться, –
Мелеаган сказал упрямо, –
Сейчас хочу я биться прямо,
Не отлагать на завтра бой.
Взгляните: я ведь сам не свой,
Как никогда мне нынче туго.
Болят глаза – симптом недуга,
Трясётся в лихорадке плоть.
Не обрету до схватки вплоть
Здоровья, радости, услад.
Я ничему уже не рад».
Тут понял Бадмагю прекрасно:
Мольбы, советы – всё напрасно.
Покинул сына, удручён,
И взял коня-красавца он,
Которого с оружьем вместе
Послал достойному сей чести.
Там лекарь был, хирург один,
Столь праведный христианин,
Что преданнее есть едва ли.
Как он умел, не врачевали
Все монпельеские врачи [61] Как он умел, не врачевали/Все монпельеские врачи. – В 12-м веке Монпелье уже прославился своей медицинской школой. Здесь системе Монпелье, основанной на идеях классических авторов (Гиппократа и Галена), противопоставляется искусство целительства, близкое, скорее, к магии. .
Лечил он рыцаря в ночи
Как только мог, в великом тщанье –
На то монарха приказанье.
Молва об этом поединке
Всех облетела без заминки,
Баронов, рыцарей и дам
По близлежащим областям.
С краёв, откуда день пути,
Не медлил в те места прийти
И местный люд, и люд нездешний.
Стекаются как можно спешней
Всю эту ночь, и на рассвете,
С восходом солнца, те и эти
Толпой у замка собрались,
Так тесно – не пошевелись.
Наутро встал король с раздумьем
О бое, что считал безумьем,
Он с сыном встретиться хотел.
А тот уже шелом надел,
Который в Пуатье был сделан [62] Который в Пуатье был сделан. – В средневековой литературе часто упоминались города, известные своим ремесленным производством, особенно в оружейном деле. Одним из таких центров оружейного искусства был Пуатье. .
Ни мига медлить не хотел он,
О примиренье мысли нет.
Король молил, а сын в ответ
Не слушал ничего упрямо.
На площади, пред башней самой,
Где люди собрались толпой,
Неотвратимый грянет бой,
Как пожелалось королю.
Был рыцарь вызван Бадмагю
И привели его почётно
На площадь, где столпился плотно
Из Логра-королевства люд.
Как музыку органа ждут
В церквах на праздник годовой,
На Троицу иль Рождество,
Как принято обыкновеньем,
Таким бесчисленным скопленьем
Стояло множество людей.
И в протяжение трёх дней,
Одетые во власяницы,
Босые, шли толпой юницы
(Артура край – отчизна им),
Взывали к Богу и святым,
Прося и крепости и сил
Тому, кто биться должен был,
Чтоб дать всем пленникам свободу.
И также горрскому народу
Пришлось молитвы возносить
И слёзно Господа просить
Послать победу их сеньору.
До звона, в утреннюю пору,
Доставили на площадь конных
Противников вооружённых.
В доспехах оба скакуна.
У злочестивца длань сильна,
Отменное телосложенье.
Изысканны в кольчуге звенья,
Ему шелом, а также щит,
Который на груди висит,
Безукоризненно подходят.
Но всё ж противник превосходит,
Врагам и то понятно се.
Мелеагану прочат все
Немного шансов с ним в борьбе.
И вот на площади толпе
Явился государь, который
Настолько не любил раздоры,
Что всех пытался примирить,
Но сына не уговорить.
Рек Бадмагю: «Коней держите
На привязи, не отвяжите,
На башню не взойду пока.
Не будет милость велика,
Коль допустить то промедленье».
Покинув их не без волненья,
Туда отправился король,
Где госпожа его дотоль
Учтивой просьбою вчерашней
Уговорила быть на башне,
Чтоб поединок им открылся.
Он с этой просьбой согласился.
Решив её сопроводить,
Во всём старался угодить,
Почтить её стремился он.
Расположились у окон:
Он вправо отошёл, а влево –
К окну другому – королева.
И множество стояло там
Девиц и куртуазных дам,
И рыцарей – почтенный сбор,
Тем Логр отчизна, этим – Горр.
Там пленных было также много.
В сердцах их пополам с тревогой
Мольбы смешались и проклятья.
Мужи и жёны без изъятья
Взывали к Богу, чтобы Им
Был и поддержан и храним
Спаситель их на поединке.
Бойцы, чтоб не было заминки,
Раздвинули простолюдинов.
Мечи за рукояти вынув,
Держа за крепкие ремни,
Удары нанесли они.
Затем простёрли копья с блеском,
И расщепились древка с треском,
Да так, что щепки ввысь взметнулись.
Тут оба скакуна столкнулись,
Лоб в лоб и грудью в грудь сошлись
Во время, как пересеклись
Мечи противников, их шлемы
С такою силою, что все мы,
Услышав шум хоть издали,
Его бы громом счесть могли.
Ремни, поводья и крепленья,
И остальное снаряженье,
Сколь прочным ни было оно,
Порвались в клочья всё равно.
Бойцы нимало не смутились,
Как только оба приземлились,
Не жалко снаряженья им.
Вскочив мгновением одним,
Схлестнулись вновь без лишних слов
Свирепей пары кабанов.
Друг другу втуне не грозят,
Друг друга яростно разят,
Как те, кто в ненависти слеп.
Был каждый их удар свиреп,
Как видно, промах не знаком им:
Бьют по кольчугам и шеломам.
Из лат кровавый ток бежал,
Один другого поражал
Жестоко, грубо, беспощадно.
Ударов яростных изрядно
Друг другу нанесли они,
Так что попробуй уясни,
Кто в преимуществе пред кем.
Однако было ясно всем,
Что тот, кем мост преодолен,
Ослаблен очень, утомлен.
Покрыт был ранами воитель.
В ошеломленье каждый зритель,
А паче – логрцы, так как зрят,
Что ослабел ударов град.
Так страшно за него народу,
Что уж предвидели невзгоду:
Вот-вот погибнет он от ран,
А победит Мелеаган.
И пленное роптало племя.
Но в башенном окне в то время
Явилась девушка одна.
И молвила себе она,
Что рыцарь не из-за неё
В бою сломил своё копьё,
Не ради всех на бой смотрящих,
Толпой на площади стоящих.
Он подвиг свой, по мненью девы,
Предпринял ради королевы.
И если б ведал, что она
Стоит и смотрит из окна,
Как бьётся раненый и слабый,
В нём сила духа возросла бы.
Узнать бы имя удальца,
Она б окликнула бойца,
Чтоб глянул вверх он поскорей.
И молвит госпоже своей:
«Во имя Господа, мадам,
Во имя нас взываю к вам,
Мне имя рыцаря скажите,
Коль вам известно, сообщите,
Ему помочь тем удалось бы».
И королева ей: «От просьбы,
Которой я сейчас вняла,
Не вижу никакого зла,
Скорей, совсем наоборот.
Сие Озёрный Ланселот [63] Сие Озерный Ланселот... – Здесь герой впервые назван по имени. Королева явно не хочет себя выдать, но похоже, что девица знает, о ком идет речь. ,
Так он зовётся, сколько помню».
«Мой Бог, как на сердце легко мне,
Как мне отрадно!» – отвечала.
Затем вскочила и вскричала,
Как можно громче возгласив,
И все услышали призыв:
«О Ланселот! лик оберни,
Кто смотрит на тебя, взгляни!»
И Ланселот на этот клик
Оборотил немедля лик,
Увидев над собою ту
Особу, кою, как мечту,
Он видеть вожделел всецело.
Та в башне на скамье сидела.
И рыцарь с этого момента
Недвижно, вроде монумента,
Глаз не сводя с неё одной,
К Мелеагану стал спиной.
Тот в спину рыцаря толкал,
Как только случай выпадал,
Исполнен радости, он мнил,
Что Ланселот лишился сил.
Ликуют Горра уроженцы,
А логрцы, словно отщепенцы,
Едва ли сдерживают стон,
И уж несчастных целый сонм,
В отчаянии без границ,
Пал на колени или ниц.
Тот плачет, этот веселится.
И вновь окликнула девица
Из башни рыцаря того:
«О Ланселот, ах, отчего
Ты поступаешь не на благо?
Доныне мужество с отвагой
Тобой владели. Ныне что?
Не знаю и не верю в то,
Что создавал когда-то Бог
Такого, кто сравниться мог
С тобою честью, славой шумной.
Теперь, как видим, неразумно
Из-за спины ты бой ведёшь,
К врагу лица не повернёшь.
Так повернись и будь бесстрашней,
А взоры упокой на башне,
С неё сводить не должно глаз» [64] А взоры упокой на башне,/С нее сводить не должно глаз. – В таком положении Ланселот оказывается одновременно и лицом к противнику и лицом к королеве, что соответствует феодальному кодексу чести. Комическая ситуация разрешается, таким образом, весьма остроумно. .
И рыцарь, сам себя стыдясь,
К себе в душе познал презренье,
Ведь понял, что через мгновенье
Падёт и проиграет бой,
Что все поймут само собой.
И вот он отступил нежданно
И оттеснил Мелеагана,
Чтоб тот пред башней оказался.
Но обойдённый попытался
Повторно вырваться вперёд,
Да не позволил Ланселот.
Всей силой тела и меча
Обрушился он сгоряча,
И тот никак не увернулся,
На месте раза три крутнулся
Невольно полным оборотом.
Любовь владела Ланселотом,
В нём храбрость с силой нераздельна
И ненавидит он смертельно
Врага надменного сего,
Что вышел супротив его.
Любовь и ненависть, сплотясь,
(Сильней не знал он отродясь),
Внушили рыцарю бесстрашье.
Похолодело сердце вражье,
Мелеагану бой не шутка,
И чтобы гневались столь жутко,
Ещё не видел он вовек.
Нет, ни единый человек
Его не ранил так, как этот.
Он нападенье, тот же метод,
В ответ пытался применить,
Дабы удары отстранить.
Но Ланселот, и не грозя,
С двойною силою разя,
Пригнал его к стене заветной.
Он предан даме беззаветно
И потому пред башней той
Стоял на месте как влитой,
Ведь отшагни он вправо, влево,
Не мог бы видеть королеву.
Так Ланселот за ходом ход
Мелеагана взад-вперёд
Ведёт, где только пожелает,
И всё ж на месте застывает,
На госпожу направив взор.
На даму смотрит, и костёр
В геройском сердце полыхает,
И ненависть не потухает
По отношению к врагу.
На каждом может он шагу
Разить и гнать его на поле,
А тот влечётся против воли,
Как будто он слепец, хромец.
И видит Бадмагю-отец,
Что сын его в бою слабеет.
Мелеагана он жалеет,
Он всё б уладил, если можно.
Однако королеву должно
Ему для этого просить.
И с ней он начал говорить:
«Мадам, я даровал вам дружбу,
Служил я вам любую службу
С тех пор, как вы в плену моём.
Я и не ведаю о том,
Чего не сделал бы тотчас,
Дабы умилостивить вас.
Мне возвратите долг, поскольку
О милости прошу я только,
Вы отказать мне не должны,
Когда со мною вы дружны.
Мне очевидно, признаю,
Что сын мой побеждён в бою,
Но к жалобе я не взываю,
А об одном лишь умоляю –
Дать Ланселоту пощадить
Того, кого б он мог убить,
Будь лишь на то у вас охота.
Конечно, вас и Ланселота
Он поведеньем огорчил
И милости не заслужил.
Но прекратите бой, молю,
Явите милость к королю.
За сына моего вступитесь.
Поймёте, если согласитесь,
Что мною сделано для вас».
«Сир, вы не встретите отказ.
Я б согласилась, – молвит дама, –
И даже ненавидя прямо
Того, кто мне противен столь.
Вы так внимательны, король,
Что ради вас желаю я,
Чтоб схватка кончилась сия».
Негромко сказанную фразу
Услышали, однако, сразу
Мелеаган и Ланселот.
Тот, кто влюблён, способен тот
Принять тотчас беспрекословно
То, что любимой, безусловно,
Весьма придётся по душе.
И он покорен госпоже,
Ведь любит крепче, чем Пирам [65] Ведь любит крепче, чем Пирам... – История любви Пирама и Фисбы, пересказанная Овидием в «Метаморфозах», была хорошо известна в эпоху Средневековья. Ее анонимная французская версия появилась в XII веке. Важно отметить, что и сам Кретьен де Труа обработал один из сюжетов Овидия в своей поэме «Филомена». ,
Когда сие под силу нам.
Речь королевы слыша вдруг,
Лишь излетел последний звук
Из уст прекрасных на свободу,
Мол, «я желаю вам в угоду,
Чтоб он удары прекратил»,
На месте Ланселот застыл.
Не тронет он Мелеагана,
Пусть даже смерть грозит иль рана.
Стоит, прикован к даме взглядом,
А тот удары сыплет градом,
Исполнен гнева и стыда,
Поскольку понял он тогда,
Что под чужой защитой он.
И дабы сын был присмирён,
Покинул Бадмагю оплот.
Протиснувшись через народ,
Он так изрек Мелеагану:
«Пристойно ль рыцарскому сану
Разить того, кто не ответит?
Ты так задирист, всяк отметит,
Когда не к месту сей задор.
Определённо видит взор,
Что он сильней и ты повержен».
Мелеаган, в стыде не сдержан,
Ответил королю-отцу:
«Вы уподобились слепцу?
Ни зги не видите, отец.
Вообразит один слепец
То, что не я здесь сильный самый».
«Удостоверь сие, упрямый.
Мне все порукой будут сплошь
И скажут, прав ты или лжёшь,
О правде судят по заслугам».
Сказал и дал веленье слугам
Заставить сына отступить.
И слуги изъявили прыть,
Спеша приказ исполнить рьяно,
Став позади Мелеагана.
А удержать им Ланселота
Невелика была забота.
Не в шутку бы понёс урон,
Ведь не давал отпора он.
И молвил отпрыску король:
«Теперь мириться с ним изволь
И возврати-ка королеву.
Довольно предаваться гневу,
Пора тебе забыть раздор».
«Вы только что сказали вздор
И полный бред, сказать по правде.
Уйдите, бой нам предоставьте,
Не вмешивайтесь в брань постыдно».
Король на это: «Очевидно,
Что Ланселот тебя убьёт,
Коль бой никто ваш не прервёт».
«Меня убьёт он? Возражу,
Скорей победу одержу,
Когда, отец, вы устранитесь.
Позвольте биться нам, уймитесь».
И тот: «Пусть мне поможет Бог,
Все уговоры здесь не впрок».
«Почто же?» – «Потому что я
Не допущу, чтоб спесь твоя
Вела к погибели тебя же.
Безумец лишь, забывшись в раже,
Как ты, свою торопит гибель.
Но как бы ты обижен ни был,
Я от беды тебя спасу,
Ведь смерть твою я не снесу.
Бог не допустит, свято верю.
Как пережить сию потерю?»
Не втуне было уверенье,
И заключили соглашенье.
Мелеаган отцу в угоду
Даст государыне свободу
C одним условьем: Ланселот,
Как только даму обретет,
Оттоль спустя годичный срок
Сразится вновь, подняв клинок
Мелеагана супротив.
Тот согласился. Изъявив
Единодушное согласье,
Все порешили в одночасье:
Король Корнуэлла, Бретани,
Артур узрит сие ристанье,
Что при дворе его случится.
Коль королева согласится
И Ланселот заверит всех,
Что если враг одержит верх,
Монархиня уйдёт с ним в Горр –
И навсегда уж с этих пор.
Одобрен договор такой
И рыцарем и госпожой.
Тогда противников смирили,
Обезоружив, отдалили.
А в Горре был обычай принят:
Лишь кто-то плен страны покинет,
То все избавятся от гнёта.
Благословляют Ланселота,
И вы поверите легко,
Сколь счастье было велико,
Так было и на самом деле.
Все логрцы вмиг повеселели,
Спасителя превознося.
И все воскликнули, глася:
«Мессир, нам счастье полной чашей,
Едва узнали имя ваше,
Поскольку убедились мы,
Что вскоре выйдем из тюрьмы».
Здесь суматоха началась,
И каждый ринулся, стремясь
К освободителю пробиться,
А тот, кто близ него теснится,
От счастья не находит слов.
И грусть, и радость меж рядов,
Средь ликовавшего народа,
Которому дана свобода.
Мелеагана ж люди хмуры,
Унылы, мрачны и понуры.
Мелеаган в унынье, в горе.
Король покинул площадь вскоре,
И Ланселота не забыл –
Идти с собою пригласил.
Тот с королевой жаждал встречи.
«Что ж, это будет недалече,
Законно просите, друг мой.
И предоставлю сей порой
Вам также сенешаля Кея».
Тот прянул на ноги скорее,
Душой от радости расцвёл.
И Бадмагю его повёл
В просторный зал, куда пришла
Та, что воителя ждала.
Как вежливость повелевала,
Пред Бадмагю она предстала.
Был Ланселот при короле.
И вот с печалью на челе,
Потупив лик, она молчит.
«Мадам, – король ей говорит, –
К вам Ланселот пришёл с визитом.
Вам восхищаться предстоит им».
«Им восхищаться, сир? Нисколько.
Приму визит его – и только» [66] Приму визит его – и только. – Эта подчеркнутая холодность может объясняться опасением королевы, что ее могут заподозрить в любви к Ланселоту. Но ее ответ Ланселоту делает подобную позицию еще более загадочной. .
«Ответ ваш неожидан столь, –
Так куртуазный рек король, –
Вы недовольны? Отчего?
Мала награда для того,
Кто вам служил примерно, честно,
Кто странствовал и повсеместно
Своею жизнью рисковал,
С Мелеаганом воевал
И спас вас ратными трудами
От ненавидимого вами».
«И всё же действовал впустую.
Признаюсь вам, что никакую
Не заслужил награду он».
И рыцарь был ошеломлён,
Но всё ж хранил смиренье с виду.
Как любящий, простил обиду:
«Мадам, хоть боль терплю большую,
Вас ни о чём не вопрошу я».
Он мог бы долго ей пенять,
Но не изволила внимать,
А чтоб усилить скорбь его,
Она, не молвив ничего,
Отправилась в соседний зал,
И тот её сопровождал
Горящим взором до порога,
А было там идти немного,
Ведь рядом комната была.
Мечта его за ней влекла,
Но не дерзнул пойти воитель.
А Сердце, истинный властитель,
В нём было дерзко и сильно,
Идти за ней оно вольно.
Недвижно тело, а глаза
Туманит горькая слеза [67] Недвижно тело, а глаза/Туманит горькая слеза. – Аллегорический анализ чувств характерен для куртуазной поэзии, особенно для стиля труверов. Сердце здесь представлено как воплощение воли и страсти. .
И пропустил её король,
4000
Промолвив гостю: «Не чудно ль!
Не понимаю, в чём же дело,
Почто она не захотела
Вас видеть, с вами речь вести?
И будь вы у неё в чести,
Не в этот миг она ушла бы
И выслушала вас хотя бы,
Чего достойны вы вполне.
Известно ль вам, скажите мне,
Какие недоразуменья
Служили поводом презренья?»
«Не ждал такого оборота,
Что дама презрит Ланселота,
Беседой не почтит меня,
Жестокой мукою казня».
Король ему: «Она ошиблась.
С врагом, рискуя жизнью, сшиблись,
Из-за неё вступая в бой.
Идите же сюда, друг мой,
Вас к сенешалю отведу».
И рыцарь: «С радостью пойду».
Вот сенешаль предстал обоим,
И оказавшись пред героем,
Он первый речь к нему повёл,
И рыцарь слышит сей глагол:
«Ты посрамил меня!» – «Ужели
Я посрамил вас, в самом деле?
Скажите», – молвил Ланселот.
«Да, посрамил, – ответил тот, –
Ты совершил с отваги пылом
То, что мне было не по силам».
Король, оставив их двоих,
Покинул комнату в тот миг,
И Ланселот спросил, сильна ль
Та боль, что терпит сенешаль.
И Кей ответствовал: «Безмерно.
Как никогда досель, наверно.
И я давно б уж в мёртвых сгинул,
Когда б король, что зал покинул,
Меня бы не утешил, к счастью,
Как должно дружбе и участью,
Поскольку был меня не чужд.
При нём не знал я вовсе нужд
И не испытывал лишенья:
Всё мне давал без промедленья,
Знал все желания мои.
Но извращал блага сии
Рожденный им Мелеаган.
Злодейства жаждой обуян,
Он слал ко мне врачей, которым
Велел губительным раствором
Мои раненья врачевать,
Дабы во гроб меня вогнать.
Благой отец, а сын предатель!
Король, как истый врачеватель,
На раны клал мне пластырь нужный,
Чтоб исцелился я, недужный,
Как только можно поскорей,
Меж тем как гибели моей
Желал злодей Мелеаган,
Велев снимать повязки с ран,
Чтоб яд на раны налагать.
И я могу предполагать,
Что государь о сем не ведал,
Иначе бы он ходу не дал
Сыновней подлости такой.
Но как он с нашей госпожой
Любезен был, я повествую:
И башню так сторожевую
Не охраняли от набега,
Пожалуй, со времён Ковчега,
Как он её берёг, хранил
И даже сыну возбранил
Он лицезренье сей особы.
И оттого-то жаром злобы
Украдкой проникался тот.
Король ей воздавал почёт
И был её слуга усердный,
Блюститель долга милосердный
По государыни уставу.
Иных арбитров он по праву,
Опричь неё, не знал дотоль.
За это чтил её король,
Платила верностью она.
Но правда ли молва верна,
Что вы ей ненавистны стали
Так, что при всех она едва ли
Вам слово молвила сейчас?»
«Молва верна, заверю вас, –
Не дрогнул голос Ланселота, –
Но, Боже правый, отчего-то
Днесь виноват я перед ней».
Но отчего – не ведал Кей,
Лишь выразил недоуменье.
«Пусть всё решит её воленье, –
Сказал, смирившись, Ланселот, –
Проститься нам пришёл черёд,
Найти Гавэйна нужно мне.
Теперь он в этой же стране.
Я знаю, путь его непрост,
Ведь он избрал Подводный мост».
Затем он комнату покинул
И отпроситься не преминул
У государя в этот путь.
Тот не противился ничуть,
Но те, кого он спас дотоле,
Избавив от тюрьмы-неволи,
Спросили, чтó им предстоит.
«В дорогу,– молвил,– поспешит
Тот, кто захочет быть со мною,
А кто не хочет, с госпожою
Пускай останется в стране:
Он вовсе не попутчик мне».
Кто пожелал, тот с ним пошёл,
И всяк от радости расцвёл.
Оставшись в свите королевы,
Тому обрадовались девы,
И рыцари, и дамы тоже.
Но не было меж ними всё же
Того, кто б страстно не хотел
Вернуться в свой родной надел.
Их королева удержала,
Она Гавэйна ожидала,
Сказав, что будет в этом месте,
Пока о нём не придут вести.
Уж облетела весть страну,
Что королева не в плену,
И все, кто был в плену досель,
Вольны уйти из сих земель
Куда хотят и уж не страждут.
Все убедиться в этом жаждут.
О чём-либо ином едва ли,
Собравшись, люди толковали
И уж не гневались на то,
Что здесь дороги невесть что,
По ним все ходят как попало,
Ведь нынче по-иному стало.
Узнали люди края Горр
(Все, кто не видел бранный спор)
О Ланселотовом отъезде
И собрались в том самом месте,
Куда ушёл он, как им мнилось.
Надеялись монарха милость
Снискать себе, его пленив
И государю возвратив.
А те, что с Ланселотом были,
С собой оружье взять забыли,
И потому-то люди Горра,
С оружьем прибывшие, скоро
Его схватили без труда
Под брюхо скакуна тогда
Герою ноги привязали.
Тут логрцы с гневом им сказали:
«Вы понапрасну столь упрямы,
Все под защитой короля мы».
Им отвечали: «Так ли, нет,
Вы наши пленники и след
Вам ко двору вернуться вновь».
Дошла до государя молвь
О том, что взяли Ланселота
И обрекли на смерть за что-то.
Он весть воспринял сам не свой,
Поклялся не своей главой,
А тем, что для него дороже,
Казнить убийц; мол, ждать негоже:
Едва их шайка попадётся,
Им только выбирать придётся
Между петлёй, водой, огнём.
Коль не сознаются ни в чём,
Не станет верить оправданьям,
Ведь сердце полнится страданьем,
И ввергнут он в такой позор,
Что будет презрен с этих пор,
Не отомсти им непременно.
Но отомстит им, несомненно.
Повсюду ложный слух проник
И государыни достиг.
Она за трапезу садилась.
Чуть было жизни не лишилась,
Как только весть о верном друге
Она услышала в испуге.
Когда же новости вняла,
Всё вмиг на веру приняла,
Чуть речи дар не потеряла,
Но окружающим сказала:
«Печалюсь об умершем я,
И справедлива боль моя,
Из-за меня вступил он в бой,
И скорбь мою поймёт любой».
Но про себя она сказала
Так, что не слышали средь зала,
Что пищу, воду предлагать ей
Теперь напрасное занятье,
Раз умер тот, который ей
При жизни был всего милей.
И вскоре встав из-за стола,
Она в покои отошла,
Тая от всех и боль, и муки.
Уж к горлу прижимала руки,
Чтобы убить себя, она,
Но сердцу исповедь нужна.
И каялась в своем грехе
По отношению к слуге,
Который так ей предан был,
Что век бы преданно служил,
Будь жив ещё на этом свете.
Её во все страданья эти
Жестокость собственная ввергла,
Часть красоты её померкла,
Ей не до пищи, не до сна.
И множила грехи она,
Их в памяти перебирая,
Из сердца пени изливая:
«Несчастная, как это вдруг
Сурово был мной принят друг?
Его и слушать не хотела
И на него не посмотрела,
Не поприветствовав его.
Вот плод безумья моего!
Безумья иль измены скверной,
Жестокости моей чрезмерной,
Что называла я игрой?
Не понял этого герой
И не простил измену мне.
И я уверена вполне:
Погублен он моей ошибкой.
Ко мне явился он с улыбкой,
Решив, что радостью приветной
Должна воздать ему ответно,
Но с глаз его я прогнала,
Удар смертельный нанесла.
С ним отказавшись говорить,
Ему пресекла жизни нить,
Велела сердцу замереть.
Что оставалось: только смерть!
И не брабантцы в ней виновны [68] И не брабантцы в ней виновны. – В XII веке существовало немало наемных вооруженных отрядов, которые формировались преимущественно из людей незнатного происхождения, чаще всего из самых бедных и малонаселенных районов Западной Европы: Уэльса, Брабанта, Фландрии, Арагона, Наварры. Для их обозначения обычно употребляли название местности, из которой они происходили (арагонцы, брабантцы). .
Прости, Господь, мой дух греховный,
Не искупить убийства ввек,
Скорее и морей и рек
На всей земле иссохнет влага.
Увы! Какое это благо
И как могла б возликовать я,
Пред смертью хоть бы раз в объятья
Его, любимого, приняв!
Как? Все свои одежды сняв,
Упиться негою счастливой.
Но умер он, а я труслива,
За ним уйти я не могу.
Но чем же другу помогу,
Продлив бессмысленную жизнь,
В мученьях вечных укоризн
Скорбя о милом непрерывно?
После него мне жить противно,
А видел бы он боль мою,
Возликовал бы, сознаю.
Убив себя, бежать от боли –
Не это ль признак слабой воли?
А я страданий долгих жажду
И наслаждаюсь тем, что стражду,
Предпочитаю жить тоской,
Чем в смерти обрести покой».
Так мучилась она, скорбела
И не пила два дня, не ела.
Известье разнесла молва,
Что государыня мертва.
У скорбных слухов скор полёт –
В великом горе Ланселот,
Узнав о гибели любимой,
Страдает, верьте, нестерпимо.
И понимают все вокруг,
Какой гнетёт его недуг.
И вы бы поняли, конечно,
Как он горюет безутешно,
Как проклинает жизни участь,
Как призывает смерть он, мучась
В стенаниях на грани сил.
Из пояса, что он носил,
Петлю связал он и в слезах
Сказал в отчаянии: «Ах!
Как Смерть меня схватила вдруг,
Здоровье превратив в недуг!
Лишаюсь чувств, едва дышу
От груза, что в себе ношу;
Моё страданье беспредельно,
Надеюсь, что оно смертельно,
Ведь от него, Бог даст, умру.
Иную ль долю изберу,
Коль Бог мне это воспретит?
Нет, Он ко мне благоволит,
И даст продеть мне в пояс шею.
Я так принудить Смерть сумею
Забрать меня, хоть и не хочет.
Она на тех лишь косу точит,
Кого страшит её приход.
Однако пояс этот вот
Велит ей предо мною пасть.
Когда простру над нею власть,
Я от неё возьму что нужно.
Она подходит, но натужно,
А я хочу её сейчас!»
Итак, он, умереть стремясь,
В петлю главу продел скорее
И пояс затянул на шее.
Дабы петля не подвела,
Он крепит к ленчику седла
Конец своей удавки тайно,
Чтоб не увидели случайно.
Затем он наземь соскользнул
И сделал так, чтоб конь тянул,
До вздоха смертного волок:
Он часа больше жить не мог.
Те, кто с ним шёл стезёй единой,
Его падения причиной
Внезапный обморок сочли,
Зане не видели петли,
Сдавившей горло Ланселоту.
И проявили все заботу,
Его подняли, взяв на руки,
И вдруг узрели средство муки,
Которым он душил себя,
По доброй воле жизнь губя.
Тотчас разрезали шнурок,
А пояс затянуться смог
И так сдавил бедняге горло,
Что у того дыханье спёрло.
На шее, в горле вены вздуты,
Но не порвались. С той минуты,
Хотел он этого иль нет,
Не мог себе нанесть уж вред.
Но неудачу сей попытки
Переживал он горше пытки,
Иначе, будь сейчас один,
Свёл счёты б с жизнью паладин,
Будь у него судьба другая.
«О Смерть, жестокая и злая [69] О Смерть, жестокая и злая ! – Прием аллегорической персонификации разворачивает здесь образ смерти, свойственный христианскому сознанию, которое противится мысли о самоубийстве, в противовес образу смерти у Вергилия (самоубийство Дидоны) и у Овидия (судьба Пирама). !
Ах, ты бессильна, стало быть,
Меня, не даму, погубить
Во имя Господа благого!
Ты милосердия такого
Свершить, я знаю, не дерзнёшь,
Из подлости ко мне нейдёшь,
И нет иного объясненья.
Ах, вот какое снисхожденье
Явила ты, избрав её!
За всё участие твоё
Глупец признательность лишь явит.
Но что сильнее душу травит –
Жизнь, что меня желает столь,
Иль Смерть- беглянка? Только боль
По-своему чинят они!
Прости мне, Господи, но дни
Себе продлил я поневоле.
Я должен был не жить уж боле,
Лишь понял истину из истин:
Я королеве ненавистен.
И это, верно, неспроста –
Не без причин суровость та.
Но чем я провинился, чем?
О, знал бы это перед тем,
Как Небеса её прияли,
Я бы как следует вначале
Вину всю искупил сполна,
Простила б, может быть, она.
Но в чём же преступленье, Боже?
Ей стало ведомо, похоже,
Что я проехался в телеге.
Всё дело в этом лишь огрехе,
Ведь то единственный мой грех.
Коль он причиной бедствий всех,
Почто же гибель он привлёк?
Не страшен для любви упрёк.
И кто способен упрекнуть
Меня за то, на что толкнуть
Смогла Любовь меня когда-то,
И справедлива ли расплата?
Любовь с куртуазией вместе –
Вот милой дар, достойный чести.
Но я им не воздал подруге!
И в чём пред ней мои заслуги?
Назвать подругой госпожу,
Нет, это дерзость, я сужу,
Но что-то о любви я знаю,
И будь я мил ей, полагаю,
Меня не стала б презирать.
Я счёл достойным всё отдать,
Велению любви покорный.
Как знак любви моей бесспорный,
Она принять сие могла б.
Не так ли страсти верный раб
Распознает искус Любви?
Но что ей все труды мои!
Я убедился, как она
Ко мне сурова, холодна,
И я за верное служенье
Познал одно пренебреженье,
Упрёки и позор в миру,
Но всё играл в её игру.
Так сладость сделалась мученьем.
Кто не знаком с любви ученьем,
Тот омывает честь всегда
Водой солёною стыда,
Не отмывая честь тем самым,
А пачкая, как грязью, срамом.
Невежды, что Любовь не чтят,
Её ругают и чернят,
Любви при этом сторонятся,
И власть её познать боятся.
Но совершенствует себя
Лишь тот, кто чтит Любовь, любя,
И он не может быть греховен,
А трус в предательстве виновен».
Шёл Ланселот в раздумьях сих
Средь грустных спутников своих,
Которым жизнью был обязан.
Тут весть пришла; узнал тотчас он,
Что госпожа не умерла.
Душа героя ожила,
Он смерть оплакивал её,
Тая мучение своё,
Но радость от известья вскоре
Превысила стократно горе.
Приют покинули с отрадой,
Прошли шесть лье пути до града,
Предстали перед Бадмагю
И передали королю
О Ланселоте весть благую.
Тот выслушал её, ликуя
На радости, что рыцарь жив.
Он был изысканно учтив,
Весть королеве сообщая.
И та: «Поверить Вам должна я,
Раз говорите, сударь, вы.
Но если умер он, увы,
Не быть счастливой мне ни дня.
Покинут радости меня,
Когда из преданности мне
Умрёт он по моей вине».
На том король простился с нею,
А дама радостью своею
Мечтала с другом поделиться.
Ей недосуг уже сердиться
И впредь являть ему суровость.
Напротив, радостная новость,
Что шла направо и налево,
Оповестила королеву,
Что Ланселот, её любя,
Чуть было не убил себя.
Теперь она повеселела
И ни за что бы не хотела,
Чтоб горе с ним стряслось такое.
Вот Ланселот вошёл в покои
И торопился сколько мог.
Едва вступил он за порог,
Король облобызал его
И рад был гостю до того,
Что и летать готов он был.
Умерил он восторга пыл,
Сказав связавшим Ланселота,
Пусть ждут сведенья с ними счёта
И мёртвыми себя считают.
Ему на это возражают,
Мол, думали, что он велел.
Король им: «Перейдён предел.
Здесь правда вами мне открыта.
Сей рыцарь под моей защитой,
И значит, не ему урон,
А мне, ведь мной отпущен он.
Но тем не хвастайтесь потом,
Когда покинете мой дом».
Услышав речь негодованья,
Воитель приложил старанья,
Чтоб мир наладить сей же миг.
Когда успеха он достиг,
Введён к монархине был прямо.
И взор не опустила дама;
Напротив, радостно навстречу
Пошла к нему, любезной речью
Почтив желанный ей визит,
Затем с собою сесть велит.
Легко беседа потекла,
Обоих сразу увлекла,
Поскольку тем у них хватало –
Любовь давала их немало.
Тут стало рыцарю понятно,
Что государыне приятно
С ним говорить, и не без вздоха
Сказал он так: «С тех пор, как плохо
Меня вы приняли, мадам,
Себе ответа я не дам,
Почто причину утаили?
Меня вы чуть не погубили,
Но не осмеливался я
Спросить вас, в чём вина моя
И каково же прегрешенье.
Днесь искуплю я преступленье,
Но в чём оно, мне надо знать,
Чтоб непокой души унять».
И королева говорит:
«Ужель телега вам не в стыд?
В неё садились вы, страшась
И сожалением крушась,
Что не было пути иного.
И потому-то вам ни слова,
Ни взгляда не послала я».
И рыцарь молвил: «Судия
Грешить мне не позволит боле
И поразит, коль вашей воле
Я что-то поперек свершу.
Но, заклиная вас, прошу
Дать искупить мне прегрешенье,
И если заслужу прощенье,
Мне сообщить, что я прощён».
«Мой друг, ваш промах искуплён,
Вы ничего мне не должны
И мной всецело прощены».
Он: «Благодарствую за милость,
Но всё, что на сердце скопилось,
Не здесь мне выразить словами,
А только с глазу на глаз с вами,
Когда позволите мне вы».
И плавным жестом головы
Она на окна указала.
«Сегодня вечером, – сказала, –
Придите к этому окну,
Когда все отойдут ко сну.
Вы проберётесь через сад,
А здесь искать вам запретят
Подругу на ночь, верьте мне.
Внутри я буду, но извне
Сюда пройти не суждено вам,
Прикосновеньем рук и словом
Дано общаться будет нам.
Коль по душе такое вам,
Останусь до утра в том месте,
Но всё ж мы быть не сможем вместе,
Поскольку в спальне у меня
Кей-сенешаль лежит, кляня
Свои бесчисленные раны,
А на двери, что под охраной,
Не отпереться в ночь замку.
Придёте – будьте начеку –
Везде расставлены шпионы».
«О госпожа, – в ответ влюблённый, –
Шпионам не по силам я –
Не дремлет бдительность моя».
Так обусловивши свиданье,
Они простились в ликованье.
И Ланселот, покинув зал,
Всю боль, что прежде испытал,
Смог позабыть и превозмочь.
Была ещё далёко ночь,
И день ему казался дольше,
Чем сотня дней иль даже больше,
Казалось, год не столько долог.
Спусти уж ночь туманный полог,
У госпожи б он был давно.
Вот, побеждая свет дневной,
Простёрла ночь над миром крылья,
Скрывая день своей мантильей.
Как чёрный плащ, сомкнулся мрак.
Увидел рыцарь: день иссяк,
И сразу притворился вялым,
Сказался хворым и усталым,
Что, мол, ко сну его клонит.
Наверно, каждый объяснит,
Кто прибегал к тому приёму,
Зачем изображал он дрёму
Пред замка жителями всеми.
Но одр не свой его в то время
К себе манил; он бы не лёг
И сил в себе найти б не мог,
Хотя бы пожелать решиться
Вдруг до такого опуститься.
Он тихо встал с одра скорее,
Ни на минуту не жалея,
Что ночь беззвёздна, нет луны,
И факелы не зажжены,
И свечи в доме не горят.
Но был он убедиться рад,
Что всё это осталось в тайне:
Считали, что в опочивальне
Он будет спать ночь напролёт.
Без провожатых Ланселот
Пробрался в сад в ночной тиши,
Не повстречал там ни души.
По воле случая благого
К тому же часть стены садовой
Недавно рухнула как раз.
И он пролез чрез этот лаз
И прянул быстро и неслышно
К окну, где встал он неподвижно,
Беззвучно, молча, не дыша,
Пока не вышла госпожа
В сорочке белого белей.
Ни юбки, ни блио на ней –
Короткий только плащ прекрасный,
Подбитый мехом, ярко-красный.
Увидел рыцарь, как она
К нему склонилась из окна,
Что под железною решёткой.
Её приветствует он кротко,
Она ответствует ему.
Взаимна страсть, и потому
В речах, которые вели,
Вы б ноты фальши не нашли,
Была чужда обоим низость.
В мечтаньях предвкушая близость,
Друг друга за руки держали,
Но ближе быть могли едва ли,
Сердились в сердца глубине,
Кляня решётку на окне.
Но гордо Ланселот глаголет,
Что если госпожа позволит,
Он к ней в покои попадёт,
Помех в решётке не найдёт.
А государыня ему:
«Ужель не видите сквозь тьму
Как прутья пригнаны надёжно,
Сломать их будет невозможно.
Не вырвать их и не стянуть,
Не разомкнуть, не отогнуть».
«Бояться, госпожа, не надо,
Моим стремленьям не преграда
Железо прутьев сих нисколько,
Коль не откажите мне только.
А если получу согласье,
Найду дорогу в одночасье.
Но если не хотите вы,
Тогда препятствие, увы,
Никак я не преодолею».
Она же: «Сдерживать не смею,
Не мной закрыта вам дорога.
Но подождите ради Бога,
Пока на ложе не взойду,
Чтоб шумом не навлечь беду.
Но будет нам смешно едва ль,
Когда здесь спящий сенешаль
От шума нашего проснётся.
Здесь удалиться мне придётся,
Ведь все пристойным не сочтут,
Когда меня застигнут тут».
Он молвил: «Госпожа, не бойтесь,
Шум не издам, не беспокойтесь,
Начать я дело не премину.
Меж тем решётку я раздвину,
При этом вам не наврежу
И никого не разбужу».
Лишь королева удалилась,
Он выломать решётку силясь,
На прутья ринулся тотчас.
Давил, тянул, что мочи тряс,
Покуда прутья не поддались.
В конце концов они сломались,
Но острыми краями всё ж
Фалангу первую, как нож,
Отрезали мизинца-пальца
И безымянный у страдальца
Отняв до первого сустава.
Ужасна рана и кровава,
Но боли он не ощущал,
Лишь путь вперёд его прельщал.
В окно, что было высоко,
Проник он быстро и легко,
Бесшумно продвигаясь к цели.
Он Кея зрит в его постели,
К постели госпожи спеша;
Над ней склонился не дыша,
Как перед алтарём державным.
И королева жестом плавным
Ему объятья распахнула
И сразу к сердцу притянула,
Когда на ложе увлекла.
Она героя приняла
Тепло, и ласково, и страстно,
Зане Любви в ней всё подвластно,
А так велела ей Любовь.
Но если в ней пылала кровь,
То он любил сильней стократ.
Его любовь – как сущий клад:
Сердца иные обделила,
Лишь в сердце у него царила,
Во всей красе явившись вся,
Урон влюблённым нанеся.
Пьянило счастье Ланселота,
Ведь государыня с охотой
Горячим ласкам отвечала,
В свои объятья заключала,
А он держал её в своих.
Ему был сладок всякий миг
Лобзаний, ощущений нежных,
И в наслаждениях безбрежных
Такой восторг объял его,
Что о подобном ничего
Не говорили, не писали.
Я умолкаю, ведь едва ли
Повествовать об этом след.
Но радостей на свете нет
Изысканнее, слаще сих.
Рассказ мой умолчит о них.
Восторгом этим Ланселот
Ночь упивался напролёт,
Но встало дневное светило,
Пришлось покинуть ложе милой.
Зарю он встретил истой мукой,
Безмерно тяготясь разлукой,
Неотвратимой на беду.
Однако сердце, как в бреду,
Всё к госпоже своей влеклось
И не могло быть с нею врозь
Из-за такой большой приязни,
Когда разлука горше казни.
Ушёл он телом, сердцем – нет;
К окну направился, но след
Оставило заметный тело –
Всё на постели багровело
От крови, капавшей из ран.
Он шёл, печалью обуян,
Рыдая, глубоко вздыхая
И о свиданье не мечтая.
Возобновится ли оно?
Понурый, вылез он в окно,
Куда влезал в таком веселье.
Хотя и пальцы ослабели
От столь серьёзного пореза,
Поставив на окно железо,
Решётку вновь задвинул он
Так хорошо со всех сторон,
Что вовсе не увидишь тут,
Что двигали хотя бы прут,
Тянули или поднимали.
Пред тем как уходить, в печали,
Пред спальней, как пред алтарём,
Склонился рыцарь, а потом
В смертельной муке удалился.
Неузнанный, он возвратился
К себе в жилище на заре,
И там простёрся на одре,
И никого не разбудил.
Вдруг с удивленьем он открыл,
Что на перстах его раненье,
Но он не ощутил волненья,
Поскольку знал наверняка,
Что он поранился, пока
В окне решётку раздвигал.
И он ничуть не унывал,
Ведь предпочёл себе бы смело
И руки разорвать и тело,
Лишь бы войти в окно в ночи.
В ином бы месте получи
Ранение, что столь серьёзно,
Он, верно, мучился б несносно.
А королева в сладких снах
Средь гобеленов на стенах
В покоях мирно почивала.
И в это время знать не знала
О том, что простыни в крови [70] ... простыни в крови... – Здесь явно ощущается влияние романа Беруля «Тристан», где есть аналогичный эпизод. Тристан, поранивший на охоте ногу, является на тайное свидание к Изольде: «Беда! Раскрылась рана вновь,/На простынях повсюду кровь, /Все ложе выпачкано кровью» (Легенда о Тристане и Изольде. М.:Наука, 1976. С. 29). ,
Считая простыни свои
Чистейшими и без изъяна.
Мелеаган проснулся рано,
Оделся быстро и умылся
И к королеве устремился,
Застав проснувшейся её.
Узрев, что ложе у неё
Всё в пятнах алых и густых,
Толкнул он спутников своих
И, будто зло изобличая,
Взглянул на Кея, примечая,
Что простыни его багряны.
Заметьте, что у Кея раны
Открылись вдруг в полночный час.
«Нашёл! – вскричал он. – Выдаст вас
Неоспоримая улика.
О, как я обманулся дико,
Отстаивая дамы честь,
Когда в трудах сих пользы несть!
Кто защищал её – в убытке,
Лишь вертопрах успешен прыткий.
Вас от меня же мой родитель
Хранил как истинный блюститель,
Но вопреки ему – как жаль! –
Стерёг вас ночью сенешаль
И всё от вас он получил.
Однако вас я уличил».
«В чём дело, поясните мне вы?»
«Кровь на постели королевы
Уликой срама расценю
И вас публично обвиню.
Всё докажу я не тая,
Ведь ложе Кея, вижу я,
Как и у вас, в кровавых пятнах –
В свидетельствах греха наглядных».
Тут королева, в первый раз
На оба ложа обратясь,
Следы кровавые узрела
И, удивившись, покраснела,
Сказав: «Помилуй меня, Боже,
Не Кея кровь на этом ложе,
Нос кровоточил у меня,
И оттого-то простыня
Вся в пятнах, я убеждена».
Так, правда, думала она.
«Клянусь Владыкой, всё обман, –
Сказал в сердцах Мелеаган, –
И отговорки ваши хрупки.
Прольётся свет на все поступки,
Вина на вас и тщетны споры».
И он добавил: «Здесь, сеньоры,
Глядите в оба, чтоб они
Не скрыли простыни, ни-ни,
Пока за королём схожу я.
Он всё узрит, и докажу я
То, что душою не кривлю».
Тогда пошёл он к королю
И молвил, пав к его ногам:
«Сир, вещь одна предстанет вам,
Которой сильно удивитесь.
Вы с королевою увидьтесь
И правду в неприкрытом виде,
Разоблачённую, узрите.
Но прежде чем идти, сеньор,
Прошу вас снять с меня надзор,
Что вам законом велен был.
Я королеву получил
Весьма немалою ценою –
Вы мстили мне своей враждою
И стерегли, её блюдя.
Но нынче утром, к ней войдя,
Когда она была в постели,
Узнал я, что на самом деле
Всю эту ночь с ней пробыл Кей.
Сир, не сердитесь, ей-же-ей,
Я вам не жалуюсь нисколько,
Но мне мучительно и горько,
Что госпожа меня презрела,
А Кею отдалась всецело».
Король сказал: «Умолкни, лжец!»
«Взглянув на простыни, отец,
Поймёте, был ли Кей на них.
Не веря в правду слов моих,
Меня вы приняли за враля,
Но в пятнах крови сенешаля
Сейчас я покажу вам ложе».
«Идём, – сказал король, – мне всё же
То видеть нужно самому.
Лишь так я истину пойму».
И поспешил король в покой,
Где встретился он с госпожой.
Она вставала уж с постели.
И видит кровь он в самом деле
На простынях обоих лож,
Промолвив: «Вижу, что не ложь
Донёс мне сын мой, госпожа!»
Она же: «Честью дорожа,
Никто бы и во сне кошмарном
К таким наветам, столь коварным,
Я полагаю, не прибег.
Кей – куртуазный человек,
Он твёрд и предан мне всецело.
Я не на ярмарке, чтоб тело
Иль предлагать иль продавать.
Кей не из тех – как мне не знать! –
Кто б очернил меня наветом.
Я и не мыслила об этом
И не поверю никогда».
Мелеаган отцу тогда:
«Я был бы, сударь, вам обязан,
Будь вами Кей за всё наказан,
И королеве б стыдно стало.
Вам правый суд вершить пристало,
Прошу явить его скорей,
Ведь и Артура предал Кей,
Сеньора предал своего,
Тот вверил Кею существо,
Которое любил безмерно».
«Я докажу, что всё неверно, –
Ответил Кей, – внемлите, сир,
Пусть Бог, когда покину мир,
Не даст покой душе моей,
Коль спал я с госпожой своей.
Я смерть бы предпочёл греху
И короля я не могу
Предать ни при каком условье.
Пусть Бог мне лучшее здоровье
Вовеки больше не пошлёт,
Пусть жизнь мою тотчас возьмёт,
Коль я имел такие планы.
Я знаю собственные раны,
Они открылись ночью и
Залили простыни мои.
Ваш сын винит меня спесиво
И попросту несправедливо».
И тот воскликнул: «Боже правый,
Вас демон совратил лукавый,
Всё это козни Сатаны!
Вы были страстью зажжены,
Нечистым духом обуяны,
Когда разбередили раны.
Сколь здесь ни лги, ни суесловь,
А на обоих ложах кровь
Мне доказательством явилась.
И раз вина установилась,
Уместно будет наказанье.
Никто бы в столь высоком званье,
Такого ввек не совершал.
Вы осрамились, сенешаль».
«Сир, – к королю воззвал тут Кей, –
С себя и с госпожи своей
Сниму я эти обвиненья.
Ваш сын поверг меня в мученья,
И он неправ, им зло творится».
«Но вам не следует с ним биться,
Ведь вы больны», – сказал король.
«Сир, вы дозволите, и сколь
Я б ни был болен, без заминки
Сойдясь с ним в честном поединке,
Я докажу вам правоту,
Разоблачая клевету».
Монархиня тайком вассала
За Ланселотом отослала
И государю говорит,
Что сенешаля защитит
Поборник в этом злоключенье,
Коль даст на бой он дозволенье.
Мелеаган вскричал в ответ:
«Тех рыцарей не видел свет,
С кем откажусь столкнуться в брани,
Хоть речь пойдёт о великане,
Пока б один из нас не пал».
Тут Ланселот явился в зал
И стольких рыцарей привёл он,
Что до отказа зал стал полон.
Пред ним, пред всеми остальными,
И старыми, и молодыми,
Всё королева рассказала.
«О Ланселот, – она сказала, –
Мелеаган винит меня,
Позором честь мою черня
В глазах всех бывших здесь, представьте.
Его отречься вы заставьте.
Кей спал со мной, он заверяет,
Ведь наши ложа обагряет
Кровавый след, увидел он.
И будет Кей приговорён,
Коль сам себе он не поможет
И не найдёт того, кто сможет
Сразиться, чтоб его спасти».
«Не нужно тяжбы вам вести,
Пока я здесь, – сказал воитель, –
Да не позволит Вседержитель
Подозревать вас в сраме этом.
Я докажу пред целым светом,
Что чист и помыслами он.
Будь я хоть толику силён,
Честь сенешаля отстою
И защищу его в бою».
Мелеаган, шагнув вперёд,
Сказал: «Будь мне Господь оплот,
На всё охотно соглашаюсь,
Не думайте, что я смущаюсь».
«Сир, – Ланселот сказал тогда, –
Я сведущ в правилах суда,
Согласно практике судебной,
Нам клятвы принести потребно,
Уж очень тяжки обвиненья».
Мелеаган без промедленья
Сказал решительно ему:
«Я все условия приму.
Пусть мощи принесут сейчас же [71] Пусть мощи принесут сейчас же... – Поединок следует правилам «божьего суда»: именно Бог определит виновного. В этих обстоятельствах Геньевра оказывается в ситуации Изольды: она произносит формальную клятву при очевидной виновности. ,
Я прав, не сомневайтесь даже».
Воскликнул громко Ланселот:
«Господь да будет мой оплот,
Лишь тот, кто с Кеем не знаком,
Мог бы винить его в таком».
Коней им приготовить просят,
Оружье слуги им приносят,
Доспехи каждому вручают,
Обоих сразу облачают.
С мощами принесён киот.
Мелеаган и Ланселот
К святыне подошли в смиренье
И опустились на колени.
Мелеаган к ней длань вознёс
И громко клятву произнёс:
«Святыми и Тобою, Боже,
Клянусь, что с королевой ложе
Кей этой ночью разделил
И ею удоволен был».
Другой воскликнул: «Клеветник!
Клянусь в торжественный сей миг,
Не прикасался Кей к ней даже.
И пусть лжеца Господь накажет,
Своею волей показав,
Кто прав из нас, а кто не прав.
Добавить к клятве я хочу,
Пускай кого-то огорчу
И уязвлю я несказанно,
Но если мне Мелеагана
В бою удастся побороть,
Когда поможет мне Господь
И эти мощи, не смягчусь,
5000
Не пощажу его, клянусь!»
Тут Бадмагю был озадачен,
Услышав клятву, стал он мрачен.
Как только кончился обряд,
Из стойла вывести спешат
Коней отборных боевых.
Противники, воссев на них,
В упор друг на друга стремятся.
Во весь опор их кони мчатся,
И вот в стремительном галопе
Бойцы столкнулись так, что копья
От ярости удара их
Расшиблись в щепки в тот же миг.
На землю оба покатились,
Но не погибли и схватились,
Поднявшись на ноги опять,
И ну друг друга осыпать
Ударами разящей стали.
От шлемов искры отлетали,
Вздымаясь к небу, как пожар,
И каждый был настолько яр,
Что, нападая, защищаясь,
И сталкиваясь, и сближаясь,
Они разили так друг друга,
Что не переводили духа,
Не восполняли сил запас.
Король, за жизни их страшась,
Воззвал к монархине, стоявшей
На башне замка и взиравшей
На поединок из окна.
Молил Творцом он, чтоб она
Велела прекратить им сечу.
И дама искреннею речью
«Мессир, – ответила ему, –
Всё, что угодно вам, приму».
Тут Ланселот услышав это,
Из-за монархини ответа
На эту просьбу Бадмагю
Забыл воинственность свою,
Решил покинуть поле брани.
Вскипела кровь в Мелеагане,
Он стал теснить его, напав.
Король к ним бросился стремглав
И руку сына смог отвесть он.
Тот заявил: «Мир неуместен,
Не он рассудит нас, а меч!»
Король на это: «Не перечь!
Ты должен мне повиноваться
И сожалением терзаться
Не будешь, выслушав отца.
Будь верен долгу до конца,
Ужели позабыл о том,
Что пред Артуром-королём
Ты должен биться с ним охотно?
Иль ты не знаешь, сколь почётно
Стать победителем в бою
Там, ни в каком ином краю?»
Король всё это говорил,
Дабы унять сыновний пыл.
И так он смог разнять их миром.
Желая встретиться с мессиром
Гавэйном, просит Ланселот
Дать разрешенье на поход.
С согласья Бадмагю и дамы
Он прежний путь свой, тот же самый,
К мосту Подводному избрал.
Эскорт его сопровождал.
Там было рыцарей немало,
Однако и таких хватало,
Кого он видеть не хотел.
И день в дороге пролетел,
Им до моста в вечерней мгле
Одно лишь оставалось лье.
Они близки уж были к цели,
Но вскоре карлика узрели.
Под карлой конь большой, дородный
И для охотников пригодный,
А чтобы управлять конём,
Был хлыст наездничий при нём.
Внезапно, словно по приказу,
Спросил он без приветствий, сразу:
«Кто Ланселот из вас, друзья?
Я свой, скажите не тая,
Поскольку я вас вопрошаю
Затем, что вам помочь желаю».
Ему ответил Ланселот
Словами: «Пред тобою тот,
Кого ты ищешь». Карлик рек:
«Ах, благородный человек!
Простись со всеми, паладин,
И мне доверившись, один,
Со мною в край счастливый съезди.
Я требую, чтоб в этом месте
Нас ждать велел ты остальным.
Мы скоро возвратимся к ним».
Не чувствуя ловушки скрытой,
Расстался Ланселот со свитой,
За подлым карликом пойдя.
Отряд бы долго ждал вождя,
То было бесполезным делом,
Поскольку тот, кто завладел им,
Его не мыслил отпускать.
И люди начали роптать,
Поняв, что не вернётся он.
Что делать? Каждый угнетён
Глубокой искренней печалью.
Бранили карлика-каналью,
Мол, предал он! его работа!
Везде искали Ланселота,
Не зная, где его найти,
Откуда поиски вести.
Вот на совете в преньях шумных
По предложению разумных
Решили путь продолжить свой,
Идти к мосту, что под водой
В реке отсюда недалече,
И там искать с Гавэйном встречи,
А он советами, быть может,
Найти пропавшего поможет.
План всех устроил, потому
Не воспротивились ему,
К мосту пошли без разногласий.
Его достигли в одночасье,
И видят рыцаря в потоке,
С моста он в омут пал глубокий.
То был Гавэйн, никто иной,
Он появлялся над водой
И исчезал в ней сей же миг.
При помощи крюков и пик
Он, наконец, был извлечён.
В кольчугу рыцарь облачён
И в шлем, когда-то столь блиставший,
Десятки прочих затмевавший.
И наколенники его
Все проржавели оттого,
Что в испытаньях не однажды
Он, бой выигрывая каждый,
Брал пóтом с кровью торжество.
Копьё и щит, и конь его
На берегу другом остались.
Те, кем спасён он, сомневались,
Удастся ль выжить бедолаге,
Что сильно наглотался влаги?
Когда изверг он влагу ту,
Разъяв тем самым немоту,
Он вновь обрёл способность речи
И в горле сделалось полегче,
Членораздельной стала речь.
Уже он слово мог изречь
И не преминул сделать это.
Он о Геньевре ждал ответа
От тех, кто справа был и слева:
Известно ль им, где королева?
Ему сказали, что она
При Бадмагю, и тот сполна
О ней заботится, радеет,
Как должно всячески лелеет.
Гавэйн спросил: «А кто-нибудь
За ней в тот край не торил путь?»
«О, да», – «И кто отважный тот?» –
«Сие Озерный Ланселот.
Он Мост Меча преод�Читать дальше