Якопо Саннадзаро - Аркадия

И, желая идти дальше, по воле судьбы я встретил у подножия невысокого всхолмия Барциния и Суммонция [346], известнейших пастухов в здешних лесах, которые, укрывшись вместе со стадами в тихом и солнечном месте (поскольку было ветрено), как можно было понять по их жестам, собирались петь. И мне, хоть уши мои еще были полны песен Аркадии, захотелось остановиться, чтобы послушать голоса птиц моей страны и к долгому времени, столь прискорбно для меня прошедшему, прибавить хотя бы малую передышку. И я прилег на траву невдалеке от них, осмелев еще и оттого, что они, как было видно, не узнавали меня в чужестранной одежде, тем более что чрезмерная скорбь за недолгое время изменила мой облик. Даже сейчас, обращаясь памятью к их пению, к тому, какими созвучиями оплакивали они произошедшее с несчастным Мелисеем [347], мне хочется еще раз послушать их с великим вниманием [348], – уже не чтобы сравнивать их с аркадскими певцами, но чтобы утешиться о моем небе, оставившем не совсем пустыми свои леса, которые не только сами всегда рождали благороднейших пастухов, но и от дальних стран принимали с любовью и радушием. Слушая их, мне легко поверить, что некогда обитавшие здесь Сирены сладостью пения удерживали проплывавших мореходов. Но вернемся к нашим пастухам: Барциний, в течение довольного времени сладкозвучно игравший на свирели, затем, обратившись лицом к товарищу, запел, а тот, сидя на камне, внимательно приготовился ему отвечать.

Барциний

Здесь плакал в песнях Мелисей; с ним был я,

Когда писал он на коре: «Несчастный, видев

Филлиды смерть, себя как не убил я!»

Суммонций

Ох, горе тяжкое! Как боги допустили

Принять столь горький жребий Мелисею?

Зачем не первым его с жизнью разлучили? [349]

Барциний

Вот то одно, о чем я свирепею

Змеиной яростью против судеб небесных,

Вот то, о чем до глуби сердца каменею,

Читая врезанное на стволах древесных:

«Филлида, твоей смертью смерть пошли мне!»

Скорбь высшая, иной людской не равная!

Суммонций

Хочу и я увидеть это дерево,

Чтобы и мне, на нем читая, выплакать

Его словами и мои мучения.

Барциний

Их осязать и видеть можешь тысячи;

Ищи вот здесь, на мушмуле, внимательно,

Да не нарушь касанием неловким!

Суммонций (читает)

«Уже, Филлида, светлых кос не заплетаешь,

Цветами не венчаешь, но травою

Могильной среди слез моих скрываешь».

Барциний

Вот снова надпись Мелисеевой рукою:

«Филлида, мое сердце на мученье

Ты здесь не оставляй, возьми с собою!»

Суммонций

Не высказать, какое дарит облегченье

Мне этот стих, и я еще прочел бы,

Хоть и нужда меня в дорогу гонит.

Барциний

Он прикрепил и надпись по обету

На этой пинии. И если хочешь видеть,

Влезай на ствол – тебе подставлю плечи.

Но для удобства скинь-ка прежде обувь,

Клади вот здесь суму, и плащ, и палку,

И забирайся, а потом соскочишь.

Суммонций

Мне видно снизу, и прочесть нетрудно:

«Тебе, Филлида, посвящаю это дерево;

Тебе Диана лук оставила и стрелы.

Оно – как памяти твоей алтарь священный,

Оно – и храм, и памятник надгробный,

Чем твое имя величается прекрасное.

Здесь холм цветов перед тобою будет вечно,

Но ты, и в лучшем месте неба почивая,

Не презри мною в честь тебе творимого!

Здесь, часто к нам с отрадой приближаясь,

Стих будешь видеть, на стволе написанный:

„Склони главу, пастух. Я – дерево Филлиды“» [350].

Барциний

Что скажешь ныне, коль с обрыва бросил он

Свирель сладкоголосую, певучую

И, чтоб убить себя, взял острое железо?

И, разлетаясь, плакали тростинки,

Взывая с мукою: «Филлида! О Филлида!»

Услышать их – достойно удивления!

Суммонций

И как от вышнего чертога не слетела

На этот звук Филлида? Содрогаюсь:

В груди такая жалость подымается!

Барциний

Молчи, прошу, мой друг, покуда вспомню

Я до конца стихи его иные,

Которым лишь начало твердо знаю я.

Суммонций

Столь чувствами душа моя вскипает,

Что не могу умерить их. Начни же,

Да к первому и прочее приложится.

Барциний

«Что ж, Мелисей, и смерть тебя отринула,

С тех пор как плачущим оставила Филлида,

Улыбкой не встречая, как бывало.

О други-пастухи, всяк да поет

Со мной стихи лишь скорбные, и жалобы,

А кто не может петь, пусть слезы точит.

Пусть каждый плачем плачу пособляет,

Пусть всяк со мной свое разделит горе:

Мое ж – и день и ночь со мною.

Писал стихи я на стволе гранатовом,

Оно ж от них рябиной разродилось:

Сколь жребий мой ужасен и причудлив!

И, надрезая дерева прививкою,

Смотрю, как точат черный сок кровавый,

Со мною приучаясь к злостраданию.

В садах лишились розы цвета яркого,

С тех пор как солнце луч свой угасило,

Меня со светом милым разлучивши.

В лугах трава увяла и пожухла,

В реках плывет больная рыба сонная,

И зверь лесной бредет в поту горячечном.

Приди, Везувий, расскажи печаль свою,

Как на отрогах одичали виноградники,

Как терпки их невызревшие гроздья.

Увидим, как покрыты вечно тучами

Твои бока с обеими вершинами,

Как из жерла́ пылают беды новые.

А кто придет твою беду поведать нам,

О Мерджеллина [351], что покрылась пеплом ты,

Что лавр твой сух, что ветви стали голыми?

Антиниана [352], ты зачем заброшена,

И обернулись дикими колючками

Те мирты, прежде мягкие и нежные?

Скажи, о Нисида [353](пусть не накроет берег твой

Дорида [354]бурною волной, пусть Паусилипо

Не овладеет никогда тобой [355]), давно ли

Тебя я зрел зеленой и цветущей,

Приют дающей кроликам с зайчатами?

Как ныне ты безлика и заброшена!

Нет больше сладких уголков уединенных;

Они теперь не те, и хладны камни,

Где стрелы мне Амор точил каленые.

Ах, сколько пастухов, Себет, ах, сколько

Живущих ныне – мертвыми увидишь,

Пока твой берег зарастает тополями!

Давно тебя чтил Эридан великий [356],

И Тибр кивал приветом благосклонным;

Теперь же нимфы лишь твои с тобою.

Мертва, что, над тобою украшаясь,

Всем зеркалам тебя предпочитала,

И до небес твоя летела слава.

Теперь же протечет веков немало,

Плуго́в меняя лемеха и рукояти [357],

Пока иной столь чудный лик увидишь.

Так что ж, несчастный, разом не расплещешь

Всех волн твоих, не унесешься в бездну,

Коль твой Неаполь – больше не Неаполь?

Ох, эту скорбь себе не предвещала ты,

О родина, в тот день, когда я в радости

Хвалебных песен множество писал тебе.

Теперь да слышат их Вольтурн и Силар [358]: