Тирсо де Молина - Театр

Числим наши прегрешенья,
Щиплем чахлое сенцо. [30] Щиплем чахлое сенцо . — В подлиннике: у solo yerbas comeos, питаемся одними травами. Это связано с дальнейшей остротой Педриско в конце монолога: «станет древом плоть моя». В тексте algûn mayo, майское дерево, разукрашенное по обычаю лентами.
«Счастье мироотрешенья,
Брат, пред нами налицо».
Ну, не дурно утешенье!

Сяду здесь, у родника,
Под тенистым вязом старым…
К вам летит моя тоска,
Дней былых окорока:
Где вы, с розовым наваром?

Ах, когда-то мой приют
Город был — не эти скалы
(Вспомню — слезы так и льют).
Захочу лишь есть, бывало, —
Вы на помощь: тут как тут.
В треволненьях бытия
Вы, примерные друзья,
Помогали мне всечасно.
Что ж теперь так безучастно
Смотрите, как стражду я?

Ах, прости навеки, воля!
Есть траву — Педриско доля.
Впрочем, склонен думать я,
Что, цветов наевшись с поля,
Станет древом плоть моя…

Но Пауло выходит из пещеры.
Бегу сюда, и спрячусь здесь, налево:
Цветы со мной.

Великие примеры
Дает господь всеправедного гнева.
Предавшись сну, молитвы, полной веры,
Не совершил я. (Сон подобье зева
Жестокой смерти.) Встал я, и похоже
На смертный одр мое казалось ложе.

Но сон второй, — когда не враг случайно
Его наслал, — то божеской десницы
В нем вижу знак, — то вышней воли тайна
В сей жуткий час сомкнула мне ресницы.
В нем смерть сама, грозна, необычайна,
Шла во главе зловещей вереницы…
Когда во сне вкусил я страх напрасный,
Как наяву я встречу смерть, несчастный?

О горе мне! Меня рукой коснулась
Она слегка — коса скользнула мимо.
Вот лук взяла, и тетива согнулась,
И вот стрела летит неотвратимо,
И сердце от удара содрогнулось.
Душа моя отпрянула незримо
И ввысь взвилась, и тотчас опустело
На снедь червям покинутое тело.

То был лишь миг орлиного полета.
Да бога узрит полная отвагой —
И бог пред ней. Средь горнего оплота
Он правит суд своей блестящей шпагой.
А в стороне стоит надменный кто-то:
То ненавистник и губитель блага,
Носитель зла, промысленник напасти.
О жалок, кто у дьявола во власти!

Мои грехи прочел он; мой хранитель
Прочел мои достойные деянья.
И справедливость — вышних дум вершитель
(Трепещет одного упоминанья
О ней проклятья адского обитель…) —
Их на весы кладет, и в воздаянье
За то, что перевесил груз греховный,
«Повинен аду!» — рек судья верховный.

Очнулся я дрожа, изнеможенный,
И до сих пор, в тревоге и смятенье,
Одни грехи я зрю свои, сраженный,
И нет надежд на божее прощенье,
И до сих пор не знаю, помраченный,
Послал ли мне тот сон во искушенье
Губитель душ со шпагой нечестивой,
Иль сам господь, благой и справедливый.

Ах, неужель — о всемогущий боже! —
Тот сон правдив? И я не упокоюсь
В твоем дворце, на Авраамлем ложе? [31] Авраам (библ.) — мифический патриарх, праотец иудейский. «Упокоиться на ложе Авраамлем» — на церковном языке — быть в раю.
Ужели неба я не удостоюсь?
Мной избран путь похвальнее и строже
Других путей, и как о нем тревожусь,
Ты зришь, господь. О, разреши сомненья:
Удел мой рай иль вечные мученья?

Мне тридцать лет, владыко мой небесный,
Из них я десять странствую в пустыне,
И я клянусь, да будет вам известно,
Что, если век еще мне жить отныне,
Я буду век служить вам благочестно.
И вот в слезах, — о боже, не отрини! —
Я вопрошаю, разреши сомненья:
Удел мой рай — иль вечные мученья.

Вот уж десять лет как я
Здесь преследую монаха,
В душу странника влагая
Грешных дней воспоминанья, —
И всегда он тверд и стоек
Как могучая скала.
Но сегодня — я заметил —
Усомнился в вере инок,
Ибо пламенную веру
После долгой службы богу,
После добрых дел свершенных,
Должен выказать при смерти
Тот, кто верует в Христа.
Этот, столь достойно живший,
Усомнился: ибо хочет
Подтвержденья, что спасется,
Он от бога самого.
Что же это, как не гордость,
Смертный грех, впустил он в душу?
Лучше нас никто не может
Разобраться в этом деле:
Ибо сам я за гордыню [32] Ибо сам я за гордыню … — По легендам, дьявол был сначала одним из ангелов, но восстал против бога и был сброшен им в ад.
Претерпел когда-то кару.
Грешен он и недостатком
Веры, ибо усомниться
В вышней благости не может
Тот, кто верует вполне.
Сон служил тому причиной?
Как он мог бы сном смутиться.
Если б верил в бога твердо?
Нет сомненья, согрешил он.
Через это — позволенье
Я от бога получаю
Искушать его опять.
Пусть-ка он теперь сумеет
Одолеть мои соблазны:
Ведь сумел он усомниться
И, как я, вкусить гордыни.
Все последствия он вкусит
Неуместного дерзанья, —
Я на просьбу нечестивца
Дам ответ ему обманный:
Облик ангела приму я
И отвечу на вопросы,
Как могу, чтобы добиться
Осуждения его.

Боже мой, я умоляю!
Я спасусь ли, боже правый,
Приобщусь ли вашей славы…
Что ответите, не знаю.

Инок, бог тебя услышал
И твои увидел слезы.

Вестник сей — о божьи грозы! —
Из чертогов рая вышел.

Бог велел, чтоб я рассеял
Навожденье тяжких снов,
Что врага проклятый ков
На тебя в сей день навеял.
Встань, иди в Неаполь, там
У ворот, что «Дверью моря»
Называют, вскоре, вскоре
Я тебе ответ мой дам,
Ты увидишь… (все узнаешь,
Лишь словам моим внимай)
Человека…

Что за рай
Ты мне в сердце проливаешь!

Он — Энрико, храбрый сын
Пожилого Анарето.
Вот тебе его приметы:
По осанке — дворянин,
Рослый, статный, взгляд суровый.
Эти выучи черты,
И его узнаешь ты
Там, на пристани.

И слово
Должен я ему сказать,
Но не ведаю какое.

Нет, слова оставь в покое.

Что же делать?

Наблюдать,
Молча за его словами
И поступками следить.

Ты запутываешь нить.
Гасишь ты надежды пламя.
Что ж мне делать, серафим?

Знай, что то в господней воле,
Что концом земной юдоли
Ты сравняться должен с ним.