Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

Слоновой кости плектр он вверил струнам,
Лучились очи блеском неземным,
Как то богам пристало вечно-юным.

Пришлось покрыться кудрям золотым
Простым венком, что из травы прибрежной,
Не диадемой, столь привычной им.

Так в песнях ли, на лире безмятежной,
Иль струны с гласом вместе сочетав,
О Дафне, о Пенее пел он нежно.

И вышел Пан, те песни услыхав,
«Пастух, – сказал, – ты мастер в части лада,
Хоть стад твоих не вижу среди трав.

С тобою мне бы состязаться надо;
Но, богу, не пристало мне отнюдь
Петь вместе с тем, кто выпасает стадо».

На это Кинфий: «Уж не обессудь,
Негоже лире состязаться в споре,
Коль станешь ты в свою свирелку дуть.

И с ладом ты, как вижу я, в раздоре».
Тут Пан узнать Делосца-бога смог
По свету, что в его лучился взоре.
«Ты петь во мне желание разжег, —
Сказал ему, – в Аркадии доселе
Ты чтимей, чем иной бессмертный бог».

«То мне по нраву, – согласился Делий, —
Доволен я». И оба в этот миг
По-над рекой на свежих травах сели.

Тут Пан, взирая на речной тростник,
О давней страсти вспомнил, о Сиринге,
И, взяв свирель, устами к ней приник.

Тут Феб наладил струны на форминге
Под лавром, что над ним раскинул тень;
И, вторя, Пан стал дуть в свои тростинки.

Приди, дриада, под благую сень
Сего широколиственного бука,
Послушай наши песни в жаркий день.

Лица не прячь, несносна мне разлука,
Тебя высоким слогом воспевать
Мне жгучая повелевает мука.

Тебя холмами стану заклинать,
Долинами тенистыми, ручьями,
Где ты стопы привыкла омывать;

Простором гор и горными ключами,
Красою непорочной и живой
И солнце посрамившими очами;

Туникой белой, стан облегшей твой,
Кудрями и слоновой костью стана;
Тобою попираемой травой,

Пещерою, что в зной тебе желанна,
Где прячешься, и луком золотым,
С каким в лесу ты бродишь, как Диана, —
Не брезгуй, нимфа, пением моим,
Напевом бога; каждая дриада
Придет сюда и усладится им;

Пеней замедлит бег; забудет стадо
О сочных травах, что вокруг растут;
Умолкнет птичья звонкая рулада.

Сильваны бога своего почтут,
Вкусят сатиры сладостных созвучий,
И лиственные шорохи замрут.
Так ветру Пан вверял напев летучий:

Богиня, порождение пучин,
Что пастуха сикульского сгубила,
Скажи, сей нечестивец твой ли сын?

Конечно, ты Амора породила,
И ты жестока, и жестокий он,
Виновник моего слепого пыла.

Какой из фурий был ты награжден
Тем ядом? или окунаешь жало
Ты в Церберову пену, Купидон?

А если бог ты, как такое стало,
Что мог на смерть столь горькую взирать,
В очах же ни слезинки не блистало?

Тебя ль Киприды сыном величать?
Едва ли ты достоин званий лучших,
И не признаю, что богиня – мать.

На снежных ты зачат Кавказских кручах,
Средь острых скал тянулся ты к сосцам
Тигриц гирканских, диких и могучих.

Ты превзошел кормилиц: их сердцам
Однажды суждено было смягчиться,
Но ты что камень оставался сам.
Пришлось щекам мохнатым омочиться
Слезами, кои были им новы,
И хищник взор поднять не смел решиться.

Но где вы были, нимфы? Или вы
Не слышали последний крик, зовущий
Жестокую звезду? увы, увы!

Тебе любезны, Дафна, эти пущи,
И благодарно чтит тебя всегда
Любой пастух, стада свои пасущий.

О Дафна, сколько видели стада
Твоих страданий! Судеб непреклонных
Не избежать вовеки, никогда.

Кто сдержит ход колес неугомонных,
Кто злых сестер мольбой приворожит,
Ланиты искупав в слезах соленых?

И что от Купидона защитит?
Сиринга знает, хоть меня боялась,
Как быстро Пан, преследуя, бежит.

Коль Дафны смерть не пробудила жалость
В твоем жестоком сердце, Купидон,
Надежд у всех влюбленных не осталось.

В пещерах слышен львов рычащих стон,
Немые скалы слезы льют ручьисто,
Дубравы плачут; лютый Ликаон,

И тот бы зарыдал от скорби истой,
И даже зверь, чей облик приняла
С любимым сыном хладная Каллисто.

Пою, ведь страсти пыл не пересилю,
О дивной даме, коей истомлен,
Едва ее увижу хоть за милю,
Волнуюсь так, что миг – и сердце вон.
Бадью похвал ее красе я вылью,
Огнем ее очей испепелен;
Я грады, веси обошел напрасно —
Не встретил девушки такой прекрасной.

Был в Эмполи и был я в Каскиано,
В Манджоне, в Колле, Пьеро, Сан Донато,
Был в Поджибонци, даже в Дикомано
Всходил на гору по крутому скату;
На ярмарках бывал я и в Гальяно,
В Феджине, Кастельфранко, Борго, Прато,
Но в Барберино – наилучший торг,
Там Ненча – о, отрада и восторг!

Не видел благороднее на свете,
Мудрее и воспитанней девиц,
И черт нет соразмернее, чем эти,
А личико – таких не сыщешь лиц:
В очах ее как праздник в разноцветье,
Лишь взор поднимет из-под мглы ресниц,
Посередине носик утонченный,
Как будто неким мастером точеный.

Кораллы-губки до чего же милы,
И обе нити, клясться я готов,
Такие ж, как у молодой кобылы —
По двадцать пять там ровненьких зубов;
А этим щечкам не нужны белилы —
Подобны цветом белизне снегов,
Алеют розы там; совсем не басни,
Что не найдешь на свете дев прекрасней.

Счастливец тот, кто подойдет милашке
И удостоится назвать женой,
Я верю, что родился он в рубашке,
Коль цвет сорвет, столь вожделенный мной;
Блажен он и не сделает промашки,
Не возжелает участи иной,
Как Ненчу ласкою дарить горячей;
Она нежнее, чем жирок телячий.

Тебя сравню с Морганой-волхвовицей,
Ты чарами не менее сильна,
Тебя представлю благостной денницей,
Когда взойдет над хижиной она;
Ты чище, чем в источнике водица,
Ты слаще и пьянительней вина,
Наутро ли, вечор тебя узрею,
Сужу, что ты самой муки белее.

Глазам твоим, всемощным сердцеедам,
Стена, и та, нисколько не преграда,
И ты влюбленных обрекаешь бедам,
Ведь сердце – камень, где уж там пощада!
Их сотни за тобой влачатся следом,
Ты мигом всех пленяешь властью взгляда,
Куда ты ни посмотришь, раз за разом
В миг у меня зайдется ум за разум.