Луиджи Пульчи - Лоренцо Медичи и поэты его круга. Избранные стихотворения и поэмы

Дворец царицы воздух прорезает,
Там золото и драгоценный лал
Блистают так, что полночь отступает,
Но мастерству уступит матерьял.
Помост из изумруда покрывает
Массивный адамантовый портал,
Стероп и Бронтес молотом умело
Ваяли их в глубинах Монджибелло.

Из нежного блестящего берилла,
Стена дивит отделки мастерством,
Через сапфир восточный тихо, мило
Проходит свет дневной в просторный дом.
Чтоб не проникло Фебово светило,
Златая кровля крыта полотном,
Пол вымощен каменьем драгоценным,
Художеством украшен совершенным.

И вот тысячецветные ворота
Из самоцветов чудных, дорогих,
Пред ними меркнет всякая работа,
Природа б устыдилась, видя их.
Здесь Целия изваяна тягота:
Вот сын его родной, свиреп и лих,
С серпом подходит загнутым; свершится —
Тот члена детородного лишится.

Земля простерла мантию, чтоб жадно
По каплям эту кровь в себя впитать.
Выходит род Гигантов беспощадный
И племя Фурий – плодовита мать,
Из семени того же ей отрадно
Разнящихся по облику рождать
Нимф, красотой дивящих, полуголых,
Стреляющих зверей в лесах и долах.

И можно видеть: в ложесна Тетида
Прияла член тот, и штормит Эгей,
И так сошлась с планидою планида,
Что встала пена белая, и в ней
Родилась дева неземного вида;
Божествен лик, движенья, взор очей,
Зефиры гонят раковину, дуют,
На ней – она, и небеса ликуют.

Вы настоящим бы признали море,
Зефиров, пену, раковину в нем,
И у богини свет небес во взоре,
Увидели б, сливается с огнем.
Выходят Оры на берег в уборе,
Разметаны их кудри ветерком,
Несходны лицами, но не разнятся —
То три сестры, как можно догадаться.

Вы поклялись бы, что из волн мятежных
Богиня вышла, правой сжав рукой
Пучок волос, а левой оба нежных
Холма своих прикрыв; и под стопой
Божественной простор песков прибрежных
Цветами застилается, травой.
Ее, ликуя, принимают Оры
И облачают в звездные уборы.

Одна из нимф гирлянду простирает
Над влажными кудрями; видно нам,
Как златом та, каменьями пылает;
Вторая перл приставила к ушам,
А третья ожерелья примеряет
К ее белейшей груди и плечам,
И все затем, украсив ими шею,
Возносятся, танцуя, к эмпирею.

Когда они достигли высшей сферы,
На облаке серебряном воссели.
Эфир трепещет пред красой Венеры
(То видно в камне), в небесах – веселье,
И каждый бог, возликовав без меры,
О счастье грезит – о ее постели,
И каждый, удивляясь этой нови,
И морщит лоб, и вскидывает брови.

И вот с наградой сладостной, сугубой
Вулкан-кузнец себя изобразил:
Он в кузнице, заросший, с виду грубый,
Искусства в одночасье позабыл,
Он только жаждет слить с губами губы,
Ему сжигает душу страстный пыл;
Все больше пламя, и, оставив дело,
Он спешно покидает Монджибелло.

А на другой картине превращается
Юпитер в белоснежного быка,
С сокровищем своим он удаляется,
Глядит на берег, смирен, но пока;
Зефир власами девы забавляется —
Развились по груди от ветерка,
Трепещет платье, и одной рукою
Взялась за спину, а за рог – другою.

Затем она отдергивает ноги,
Как бы боясь их замочить в волнах,
И призывает в скорби и тревоге
Товарок, что остались на лугах
Среди цветов; те испускают вздохи,
Зовут Европу горестно, в слезах,
«Вернись, Европа!» – слышится на бреге;
Плывя, ей бык ступни лобзает в неге.

Здесь пастухом, здесь змеем обратился,
Здесь – лебедем, здесь – золотым дождем,
И все чтоб глад любовный утолился;
А здесь – Амором сладостным ведом,
Он стал орлом и на крылах спустился,
Чтоб Ганимеда взять в небесный дом,
Там кипарисом юношу венчает,
И плющ того, нагого, обвивает.

Становится Нептун тельцом спесивым,
А здесь – бараном от любви жестокой;
Отец Хирона – скакуном ретивым,
Феб – пастухом в Фессалии далекой:
Кто мир весь освещает, неким дивом
Живет в лачуге малой, одинокой;
Постигший все целебные растенья
Не может излечить свои раненья.

За Дафною своей затем стремится,
«Постой, о нимфа, – молит, – бег умерь!
Остановись же в поле, чаровница,
Я зла тебе не причиню, поверь.
Ягненок – волка, льва олень боится,
Ведь от врага спасенья ищет зверь,
Но почему же ты, о дама сердца,
Бежишь не от врага – от страстотерпца?»

А здесь – прекрасной Ариадны пени
На море, что не внемлет, на Тезея,
На ветер, на коварство сновидений;
Она трепещет, в страхе холодея,
Как тростники болот от дуновений.
К неверному взывает, цепенея:
«О, ты любого зверя беспощадней,
Тот был бы милостивей к Ариадне!»

На колеснице под плющом и лозами
Два тигра Вакха юного везут,
А вслед с сатирами громкоголосыми
Вакханки тяжко по песку идут;
Шатаются, с нелепейшими позами,
Те спотыкаются, те в бубен бьют,
Тех – полный рог, а этих чаши радуют,
Те нимф хватают, эти наземь падают.

Силен с очами мутными, потухшими
На ослике сонливо сзади тянется,
От пота взмокший, с жилами набухшими,
Отяжелел, одрях заправский пьяница,
Держась за гриву дланями распухшими,
Спадает он, и взор его туманится,
Его сатиры держат, хоть нетрезвые,
Осла толкают тирсом нимфы резвые.

Здесь, пленница сурового Плутона,
На колеснице мчится Прозерпина,
И можно видеть, как зефир влюбленно
Взвивает кудри девушки невинной,
Со складок платья белого, у лона,
Цветы, что собирала средь долины,
Слетают вниз; бьет в грудь себя, рыдая
И тщетно мать, подружек призывая.

Сам Геркулес здесь шкуру льва оставил
И в платье женском выглядит нелепо.
Кто от бессчетных пагуб мир избавил,
Тот женщине прислуживает слепо,
Так гордый Купидон его заставил;
И он, на раменах державший небо,
Рукой, привыкшей к палице огромной,
Берет веретено покорно, скромно.

У Полифема волосы спускаются
На грудь, скрывая плечи необъятные,
И желудем виски его венчаются;
Вокруг пасутся овцы благодатные,
Но в пленном сердце муки зарождаются
И горькие, и вместе с тем приятные,
Он око чуть не выплакал единое,
Сидит под кленом, в нем тоска кручинная.