Себастиан Брант - Брант Корабль дураков; Эразм Похвала глупости Разговоры запросто; Письма темных людей; Гуттен Диалоги

Лихорадка.Твоя похоть, которую лишь я одна умею обуздывать.

Гуттен.Ты умаляешь крепость тела.

Лихорадка.Я умножаю бодрость духа.

Гуттен.Ты разжижаешь кровь.

Лихорадка.Я гашу вожделение.

Гуттен.Ты обессиливаешь сердце.

Лихорадка.Я оживляю ум.

Гуттен.Ты приводишь с собой страдания.

Лихорадка.Я изгоняю роскошь.

Гуттен.Как?! Разве не ты столь часто мешаешь людям совершать похвальные деяния?

Лихорадка.Как?! Разве не я столь многим помешала согрешить?

Гуттен.Если этак рассуждать, всякая болезнь — благо, потому что, как и ты, делает тело немощным и истощает силы.

Лихорадка.Ничего подобного! Есть недуги зловонные, от которых все бегут, другие обезображивают человека язвами и вырывают целые куски плоти, третьи стягивают сухожилия, обращая больного в хромца. Все это лихорадке не свойственно.

Гуттен.Ты лжешь! Некоторые лихорадки тоже приводят за собою подобные уродства, а если не их, то уж, во всяком случае, худобу, бледность и даже самое смерть в непродолжительном времени.

Лихорадка.Что касается смерти, вот тебе мой ответ: кто умеет лечить меня, тот не умирает. А худоба и бледность — разве это уродства?

Гуттен.По-моему, да.

Лихорадка.Стало быть, тебе нужно такое брюхо, словно его водянкой раздуло, и такие красные щеки, чтобы никто не верил, что ты прилежно занимаешься науками?

Гуттен.Ох, и тонкая же штука Лихорадка! Но меня не уговоришь: я не пожелаю сделаться бледным из горячей любви к наукам.

Лихорадка.А ведь когда-то мечтал, чтобы наставники называли тебя прилежным, теперь же главная забота у тебя — румянец, чтобы женщины не разлюбили! Но ты заблуждаешься: они еще сильнее полюбят, полагая, будто твоя бледность — плод усердных занятий.

Гуттен.О ком ты толкуешь?

Лихорадка.О тех женщинах, что ценят в мужчине дарование.

Гуттен.Дарование? Да где ты видела таких женщин, которые ценят дарование?! Им красоту подавай, богатство!

Лихорадка.Ты судишь до крайности безрассудно — потому лишь, бесспорно, что не подпускаешь к себе лихорадку. Знай, женщина с подозрением глядит на красивого мужчину — разве только она слишком молода или неопытна и еще не понимает, что нужно любить, а женщины благоразумные любят то, что заключено в душе, на внешность же не смотрят.

Гуттен.Зато смотрят на богатство!

Лихорадка.Ну, этим недугом ваш пол страдает в такой же мере.

Гуттен.Вот я и боюсь, как бы мне совсем не остаться без жены: богатства у меня нет, а если к тому же ты меня еще и изуродуешь, ничего, кроме презрения, мне не видать.

Лихорадка.Если я тебя изуродую? Значит, уродливы любовники, чьи лица покрыты бледностью? Так-то ты помнишь слова Овидия {829} :

«Но да бледнеет влюбленный, любовникам бледность пристала».

Гуттен.Да, запамятовал… Но я тебе одно хочу сказать: не надо мне ни любви, ни бледности. А из твоих «даров» больше всего я боюсь немощи.

Лихорадка.Да я нисколько не уменьшу твоих сил — я буду четырехдневной.

Гуттен.Ах так? Четырехдневной? Нет, не хочу.

Лихорадка.Это потому, что ты забыл, как обо мне в книгах пишут: с кем я однажды поживу в четырехдневном обличии, тот станет здоровым и крепким, как никогда прежде.

Гуттен.Со мною ты уже раз жила и обещания своего не сдержала. Как же тебе после этого верить?

Лихорадка.В то время у тебя были еще другие болезни, мне приходилось делить с ними власть. А теперь я буду одна, и уж я придам бодрости твоему жалкому телу!

Гуттен.Каким же это образом?

Лихорадка.Во-первых, сделаю его стройным и проворным, — а то ты уже начинаешь жиреть и скоро тебя будут считать человеком праздным и ленивым. Далее — сообщу лицу выражение строгое и серьезное, дабы отвести от тебя всякое подозрение в легкомыслии: скажу прямо, мне не нравится, что ты слишком много смеешься и шутишь.

Гуттен.Хочешь отнять у меня шутку, украсть смех — вот оно что!.. Иначе говоря — лишить всего, что нравится женщинам?! Ну, смотри же: эти двери для тебя закрыты наглухо! Читай надпись! Пошла прочь, Лихорадка!

Лихорадка.Не горячись. И то и другое к тебе вернется, когда ты снова наберешься сил с моей помощью.

Гуттен.А пока буду чахнуть целых шесть месяцев, как в тот раз, да?

Лихорадка.Ты бы уж дал мне двенадцать — год целиком, хочу я сказать, — тогда я сделаю тебя доподлинно мудрым, угасив ту похоть, которая так давно преграждает тебе путь к истинной мудрости.

Гуттен.Пошла прочь, Лихорадка, пошла прочь, Лихорадка!

Лихорадка.Не кричи, сейчас уйду к водохлебам.

Гуттен.Пошла прочь, Лихорадка, пошла прочь! Я забываю о гостеприимстве всякий раз, как ты палишь меня своим огнем. Пошла прочь!

Лихорадка.Ну, перестань кричать. Я уже ухожу, а вон и купец, охотник знатно попировать, который, наверное, не откажет мне в приюте: у него после вчерашней попойки желудок расстроен — никак съеденного не переварит. Там и поселюсь.

Гуттен.За ним, пожалуй, лекари смотрят…

Лихорадка.Смотрят, но — из тех неотесанных болванов, которые ежедневно потчуют больного аравийскими диковинами или плодами Индии.

Гуттен.А чем он им отвечает?

Лихорадка.По-царски пышными пирами о двадцати переменах — куропатками, дроздами, павлинами, фазанами, рыбой, устрицами и другими яствами, что идут на вес золота.

Гуттен.Но тогда они сами подпадают твоей власти, не правда ли?

Лихорадка.Разумеется, и я за ними зорко гляжу.

Гуттен.Хочешь доставить мне удовольствие — истреби сотню-другую этих людишек!.. Но разве, бражничая подобным образом, они не наставляют своих пациентов, как уберечься от болезни?

Лихорадка.Наставляют, и даже слишком ретиво, — и к немалому для тех ущербу: предписывают жить по правилам врачебной науки.

Гуттен.А пьянство не возбраняется?

Лихорадка.Вообще-то возбраняется, но к пациенту, нарушающему запрет, относятся снисходительно, понимая, что если он перестанет пить, иные лекари, глядишь, голодать начнут. Они думают лишь о прибытках и, понятное дело, охотно закрывают на это глаза. Сам посуди: откуда брали бы лекари средства к жизни, если бы не было болезней?

Гуттен.Пришлось бы им землю копать.

Лихорадка.Значит, они бы уже не были лекарями.

Гуттен.Так были бы землекопами, и, право, Германия бы только выиграла, если, с помощью ревеня и колоквинта {830} , вывести разом всю эту лекарствующую братию.