Себастиан Брант - Брант Корабль дураков; Эразм Похвала глупости Разговоры запросто; Письма темных людей; Гуттен Диалоги

Это, по-моему, и вообще-то верно сказано, но особенно справедливо — применительно к нашим духовным. Во-первых, они изнывают от того, что, хотя сами любят безумно, взаимной любви добиться не могут, а если уж им и отвечают взаимностью, почти всегда приходится делить это чувство с другими. А ведь любовь соучастников не терпит, и потому каждый испытывает особенно сильную тревогу, видя свою полюбовницу в обществе людей, которые не способны любить только одну. Если подружка от природы вспыльчива и не слишком приветлива, ее покровитель огорчается оттого, что даже внешне или на словах она отказывается ему угождать; если же нрав у нее самый что ни на есть ласковый и приветливый, рождается подозрение и даже страх и уверенность, что, мол, все это — одно притворство. Вот и мой хозяин всякий раз, когда девчонка ласково ему улыбалась, обнимала его или крепко целовала, со вздохом говорил: «Ох, моя Эльза, если бы ты не притворялась и любила меня всей душой!..» А та в ответ: «С чего ты взял, будто я не люблю тебя всей душой? Вот как ты обо мне понимаешь?!» Тогда он начинает попрекать ее одним из тех юношей, которые что ни день являлись к нему в дом и иной раз целовались или еще как-нибудь шалили с хозяюшкой, а хозяин все замечал. Тут поднимается крик, брань, а не то — и упорная, нешуточная ссора. Она кричит, что-де столько времени прожила с ним душа в душу, но, оказывается, ничего, кроме дурного мнения, не заслужила. Подозрительные да коварные — все их поповское племя таково! Вот они, его посулы, вот они, заманчивые обещания, на которые он был так щедр, вот она, благодарность за то, что она, хоть и могла вступить в связь с князьями и хоть благосклонности ее домогались люди несметно богатые, все же предпочла его, одному лишь ему подарила свою страсть, свои шутки и забавы, свою жизнь, наконец! «О, ты был мне так дорог, что я отказалась выйти замуж за тото богатого юношу (ты помнишь?) — лишь бы остаться с тобою: пусть цветок моей юности, — думала я, — который распустился у тебя в доме, здесь же и увянет. Укажи мне во всем нашем городе еще одну женщину, которая бы так верно любила, так неусыпно блюла дом и заботилась о хозяйстве. Что другие расточают — я приумножила, что другие губят — сберегла». И здесь хитрющая баба разражается рыданиями, да такими, что выжимает слезы и из этого несчастного, — столь далек он от мысли об обмане.

Гуттен.Значит, она не такова, какою хотела себя изобразить?

Лихорадка.Сейчас услышишь, какая она. У нее было еще десять полюбовников, но она так незаметно обделывала свои делишки, что не раз собирала всех вместе у себя, за одним столом. Как ей втемяшится в голову эдакая блажь, она, под разными предлогами, заставляет своего попа приглашать их в дом: одни-де играют на лютнях и флейтах и сочиняют стихи, те — искусные танцоры, эти — остроумные собеседники, словом — ей необходимы все. Если же кто-нибудь из них оказывался не таким уже тонким знатоком в своем искусстве, тем не менее, благодаря ее рекомендации, он быстро преуспевал, и нередко она поселяла в хозяине твердое убеждение, будто тот или иной из их гостей — величайший знаток в делах, о которых этот «знаток» не имел, по существу, ни малейшего представления: всякий, кто ей нравился, был человеком полезным и нужным. Впрочем, обходилась она с ними неодинаково: от одних принимала подарки, других сама одаряла, но прежде всего — опустошала дом.

Гуттен.Это уж была, насколько я могу судить, вторая степень несчастия.

Лихорадка.Пожалуй, если только терять внешние блага — действительно несчастие. Она жестоко обирала попа — крала вино и отмеряла столько хлеба, сколько бог на душу положит; в предместье у нее был домик, куда она свозила то, что хотела сохранить, а в домике — старуха, весьма и весьма опытная в делах любви, которая вербовала все новых полюбовников, чуть только заприметит красивого юношу или богача с особенно толстой мошною, будь то чужеземец или земляк, без разбору.

Гуттен.По-видимому, его несчастие было скорее в том, что, лелея и холя эту чуму, он наносил такой непоправимый урон своему имуществу, нежели в том, что не мог пробудить у возлюбленной чувства взаимности. Он верил, что его любят, и этого достаточно: как в иных делах, так и в любви многое решает вера.

Лихорадка.Ты прав, но следует принять в рассуждение, что чем более счастливым почитает себя человек, тем сильнее страшится, как бы непредвиденное стечение обстоятельств не оборвало ту любовь, в которой он сам же себя убедил. Вот и мой куртизан, как начал хворать, — прежде я его трясла…

Гуттен.Так-то губишь ты мужей у жен!

Лихорадка.Не перебивай меня! Прежде я его трясла, потом камень пошел, потом другие недуги один за другим, — да как увидел, что ему теперь девчонку нипочем не ублаготворить, тут уже любой посетитель, любое приветствие, объятие, кивок, даже взгляд стали приводить его в трепет: он боялся, что кто-нибудь воспользуется его болезнью и сманит подружку.

Гуттен.Я уверен, он охотно замкнул бы ее в башню Данаи.

Лихорадка.Наоборот, он изо всех сил старался ей угодить, а она вовсе не желала сидеть взаперти, но любила многолюдное общество и считала себя пребывающей в одиночестве, если к обеду приглашали всего трех или четырех здоровенных парней. Замечая это (ведь требовалось до тонкостей изучить ее нрав, чтобы заранее угадывать все ее желания), он часто устраивал пирушки и отовсюду созывал записных весельчаков и острословов, чтобы как-то поправить свои дела. «Не грусти, моя Эльза, и пока развлекайся вот этим», — говорил он, бывало, суля ей на будущее, когда поправится, жизнь поистине блаженную.

Гуттен.И он не видел, что тем временем его дом грабят и разоряют?

Лихорадка.Влюбленные ничего не видят — их бог слеп.

Гуттен.И ни о чем не подозревал?

Лихорадка.Меньше, чем любой мальчишка.

Гуттен.Надо было его предупредить…

Лихорадка.Он бы не услышал, ибо, как говорит Менандр {824} , «φύσει ἒρως τοῦ νουϑετοῦντος ϰωφός» [197].

Гуттен.О, безумные феспийцы {825} ! В честь Амура, от которого такие бедствия, они еще устраивали игры, словно в честь самого Юпитера!

Лихорадка.Эти бедствия выпадают на долю тех, кто любит неправо, кто восхищается лишь телесною красотою; а с φιλόϰαλοι, иначе говоря — влюбленными достойно, бывает по-иному.

Гуттен.Ты говоришь о тех, кто любит своих жен?

Лихорадка.Во всяком случае — о некоторых из них.

Гуттен.По-моему, это страшная мука — любить то, что недостойно любви, и все же чувствовать себя вынужденным любить!

Лихорадка.Прибавь — любить до потери рассудка.