Анастасия Углик - Новый год в России. История праздника

С невинного стихотворения началась настоящая война с «рождественским пьянством». Праздники объявили вредными для умов и здоровья населения страны, а церковнослужителей назвали сильными мира сего, которые сеют обман и спаивают пролетариат. «За бугром», как писала советская пресса, рождественские праздники – оружие капиталистов, а бесплатные елки и конфеты – ловушка для детворы. Под прикрытием благотворительности хитрые дельцы задарма, по мнению журналистов, завоевывали право весь остальной год держать простых ребятишек на голодном пайке.

В 1929-м, который позднее вошел в историю как год великого перелома, партийцами был утвержден новый непрерывный режим работы – знакомая всем на сегодняшний день пятидневка. В новом трудовом распорядке все церковные праздники стали рабочими днями, да и вообще об их существовании в календаре не было ни слова, к примеру, рождественский день стал обычным трудовым. Эстафету тут же подхватили и средства массовой информации. «Непрерывный рабочий год и пятидневная рабочая неделя, – ликовали журналисты «Правды», – не оставляют больше места для религиозных праздников… В этом году впервые рождественские дни являются обычными трудовыми рабочими днями…» Особенно строго в рождественские дни карались прогулы и нарушение трудовой дисциплины. И хотя в газетах трубили, что «попы развернули широкую агитацию за празднование “Рождества Христова”», 25 декабря все-таки получилось полноценным рабочим днем и предаваться лени и прогуливать работу пролетариат не решился, что уже к концу дня подтвердили и газетные заголовки – «повсюду отмечается выход на производство рабочих».

Пятидневка отменила и главный атрибут праздника – новогоднюю елку. Причем дерево, против которого выступала традиционная церковь, почему-то стало называться «поповским обычаем». Не остались в стороне от борьбы с «нездоровой» традицией советские средства массовой информации и специалисты по «антирождественской» пропаганде. Столичные журналисты обличали и клеймили позором руководителей губерний, которые не стали запрещать проведение елки. Лесная красавица в момент стала буржуазным пережитком и поповским обычаем, постыдным для пролетарского народа. Больше всего доставалось малышам, грезившим о рождестве, – их осуждали и зло высмеивали в детских изданиях.

Одним из кошмаров для ребятни того времени стала иллюстрация в популярном в то время журнале. На картинке был изображен поп, стоящий на стопке книг. Он держал в руках крест, который использовал как удочку. Леска и крючок были спрятаны в рождественской елке, к которой тянул руки маленький восторженный мальчуган. На картинке были отражены и мысли «сектанта»:

Особенно отличилась в публикации таких агиток в те годы знаменитая «Пионерская правда», впрочем, и другие детские издания пестрели аналогичными картинками. Для праздников нового социалистического государства, напротив, подбирались позитивные картинки. Годовщина октябрьской революции и вовсе позиционировалась как «день, установивший на земле новую эру». Новогодние праздники, казалось, больше никогда не вернутся в народ. В декабре по улицам ходили специальные дежурные, которые высматривали, не светятся ли за оконными стеклами новогодние огоньки. В школах «рождественские вечера» заменили на аналогичные мероприятия, но с приставкой «анти». В порядке кампании по уничтожению народного праздника на таких мероприятиях детей учили смеяться над церковными «сектантами» и любить новые социалистические праздники. Особенно популярна была сатира, а именно антирождественские песенки, к примеру: «Динь-бом, динь-бом, больше в церковь не пойдем». Еще один удар по детской психике нанесло эпическое творение социалистического сказочника Павла Барто под названием «Елка». Произведение, увидевшее свет в 1930 году, должно было напрочь убить в ребятишках желание видеть в своем доме елку. Начинается все и правда по-сказочному красиво: заснеженный лес, в центре растет ладная елочка. Деревце любят птички, под кроной частенько ночует ежик, а по ветвям прыгают белочки. У самого ствола, неприметно, среди иголок клесты свили гнездо, и там уже появились птенцы. «Были они еще совсем голенькие и беспомощно копошились под ней». Заканчивается идиллия, когда в лесу появляется неприятный по описанию бородатый старик. Убедившись, что вокруг никого нет, браконьер начинает рубить елки, под топор попадает и стройная красавица: «Спокойно спали клесты. Звонко звякнул топор в морозном воздухе, вздрогнула елка, мягкими хлопьями осыпала старика… Взмахнула елка ветвями и рухнула в снег…» Клесты «как слепые метались по воздуху», но мерзкому старику глубоко безразличны страдания животных. Закончив свое дело, изверг так же спокойно уезжает из леса. Так знаменитая «В лесу родилась елочка…», историю которой мы рассказали в прошлой главе, получила ровно противоположную трактовку.

«СВЕТЛЫЙ ПРАЗДНИК РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА БЫЛ ПОД ЗАПРЕТОМ, А ТОТ, КТО ВЗДУМАЕТ ЕГО ОТМЕЧАТЬ, МОГ ПОПЛАТИТЬСЯ РАБОТОЙ, А ТО ВОВСЕ СВОБОДОЙ И УГОДИТЬ ЗА РЕШЕТКУ. НО НАША МАМА НИ РАЗУ НЕ ОСТАВИЛА НАС С СЕСТРОЙ БЕЗ РОЖДЕСТВЕНСКОЙ ЕЛКИ».

И все же гонимая социалистическими активистами елка смогла выжить, хоть и ушла в подполье. Буржуи тайком в подвалах и за непроницаемыми шторами упорно продолжали устраивать детям праздник. Люди страшно боялись разоблачения, но от рождества все-таки не отказывались. Ирина Токмакова, дочь знаменитого врача-педиатра, вспоминает: «Светлый праздник Рождества Христова был под запретом, а тот, кто вздумает его отмечать, мог поплатиться работой, а то вовсе свободой и угодить за решетку. Но наша мама, выросшая еще до революции, не сказать чтобы уж очень религиозный человек, однако чтящий традицию, наша мама ни разу не оставила нас с сестрой без рождественской елки».

Патриарх Тихон, святитель Тихон Московский, в Рождество 1917 года

По этим строкам легко представить, чего стоило людям, мечтающим о настоящей елке и новогодних праздниках, заполучить пушистую красавицу в свой дом. По воспоминаниям все той же Ирины Токмаковой, деревьями их семью снабжал дворник. Он специально за несколько дней до Нового года вооружался большим мешком и отправлялся в лес. Там он выбирал елку, рубил ее, а чтобы засунуть в мешок, разрубал дерево пополам. Дома пушистую красавицу соединяли, и она «делалась опять целенькой и стройной. А как она дивно пахла свежестью и лесом». Отчаянным шагом было устроить рождественскую елку в детском саду, впрочем, на это у некоторых воспитателей все-таки хватало смелости. Изредка фотографиями «поповского» дерева баловали читателей и периодические издания. Особенно часто ее можно было обнаружить на иллюстрациях в детских книжках 20–30-х годов. К примеру, в 1929 году увидел свет сборник Г. Туганова «Зимой». На иллюстрации представлен обобщенный образ русской зимы: заснеженный горизонт, тайга, деревенский житель, едущий в лес по дрова, вооруженный до зубов охотник и самое неожиданное – мужики, везущие на санях только что срубленные пушистые новогодние деревья. Даже сам вождь мирового пролетариата, судя по детской литературе, оказался причастен к «поповскому» дереву. Вышедшие первым изданием в 1931 году воспоминания В. Д. Бонч-Бруевича о Ленине содержат эпизод, рассказывающий о елке, проведенной для учеников школы в Сокольниках, которую организовал и на которой присутствовал Ленин. Образ елки появляется и в рассказах о тяжелом прошлом детей рабочих и крестьян: в том же 1929 году был переиздан для детей рассказ М. М. Коцюбинского «Елочка», в котором с сочувствием рассказывается о двенадцатилетнем крестьянском мальчике, поехавшем на лошади в лес за елкой для господ. Но все это были лишь отголоски уходящего в небытие праздника.