Александра Любарская - Калевала

Причитает старуха Лоухи над дочкой, будто на гибель провожает ее, точно в огонь бросает милое свое дитя, словно медведю в пасть кидает свой нежный цветочек, волку на растерзание отдает свою любимую птичку.

Всеми злыми словами хулит она дом зятя: и очаг-то у него покрыт сажей, и в кувшине-то у него не вода, а болотная грязь, и мать у него злодейка, и сестры его злые насмешницы — их речи, словно мороз, леденят, как рыбьи кости, колют.

— Там сами двери будут тебя толкать, там и окна будут на тебя коситься, там каждая ступенька будет тебя с ног сбивать! Не слышать тебе в доме мужа ласкового слова, не знать веселья-радости, не есть досыта!

Слушает красавица Похъёлы свою мать и горько плачет. Уже полные пригоршни слез наплакала. А старуха Лоухи стоит над ней и приговаривает:

— Плачь, проданный цветочек! Еще не так наплачешься в чужой недоброй стороне, в мужнином доме! Плачь сильнее, моя брусничка! Будешь ты вспоминать родной дом, так тебе и слез не хватит!

Тут в голос заплакала красавица Похъёлы.

Озерами растекаются ее слезы по полу, шумными реками текут через порог.

Плачет она и говорит такие слова:

Уже и пива прощальный ковш выпит, уже и сани пестрые стоят у ворот — передком на улицу смотрят, боком на конюшню глядят, спинкой к дому повернулись, — а невеста все плачет не наплачется.

Стала она прощаться с отцом-матерью, с братьями-сестрами, со всем своим высоким родом.

И дощатой крыше от нее поклон, и рябине у плетня поклон, и сосновой калитке поклон, и ягодам в поле поклон, и каждой травинке поклон, и каждому ручейку поклон…

Наконец усадил Илмаринен свою молодую жену в сани, взмахнул жемчужным кнутом, и помчались они по берегу синего залива, по хребту песчаной горы.

А вслед им несется заунывная песня:

Но быстрее песни бежит белолобый конь. Из-под копыт его летят камни, скрипят железные полозья, а на гнутой дуге поют-заливаются синие птички, веселые колокольчики.

Бежит конь один день, мчится другой, скачет третий.

Вот уже третий день к концу идет, и дороге скоро конец.

На закате солнца увидел Илмаринен веселый дым над крышей родного дома.

ак юноши ждут весеннего солнца, как дети ждут ягод на поляне, как вода ждет смоленой лодки, — так и добрая хозяйка Локка, мать Илмаринена, ждет сына с его молодой женой.

Все глаза проглядела, бедная.

Утром смотрит она из окошка — не въезжают ли на двор знакомые сани? Днем выходит на дорогу, ждет — не покажется ли из лесу резвый конь? Вечером слушает у калитки — не скрипят ли вдали быстрые полозья?

А с ней вместе ждет кователя Илмаринена вся деревня.

Возле избы малые дети топчутся, руки-ноги себе поморозили, — а славный кователь все не едет.

У ворот старики сидят, смотрят на дорогу. Засиделись так, что колени разогнуть не могут, — а Илмаринена и не слышно и не видно.

Юноши к самому берегу ходят его встречать, уж и подошвы на башмаках стоптали, — а Илмаринена нет как нет.

И вот однажды, на рассвете прекрасного дня, слышит добрая Локка — зашумело в лесу, застучали быстрые копыта и подъехал к воротам кователь Илмаринен.

А рядом с ним в санях сидит его молодая жена.

Смотрит свекровь на невестку — и не налюбуется. Хороша она, что спелая брусничка, как душистая земляничка, точно кукушечка на ветке, будто синичка на рябине.

Глаза у нее словно звездочки в небе, нежный рот — как челночок выточенный, руки у нее белоснежные, шея — лебединая.

Может, это месяц светит? Нет, это блеснули застежки на плечах красавицы.

Может, это солнце сияет? Нет, это сверкнуло ожерелье на ее шее.

Может, это парус трепещет? Нет, это ее шелковый платок развевается по ветру.

— Привет тебе, милый сын, в родной стороне! — говорит добрая Локка. — Входи, родная кровинка, под отцовскую крышу, веди в свой дом красавицу кукушку, ту, что восемь лет ждал, пять долгих зим сватал.

Ступил сын на родную землю, поклонился матери, поклонился всей деревне, а красавица Похъёлы все сидит в санях — ждет, чтобы ее на руках по двору пронесли.

Говорит ей добрая Локка:

— И ты, веточка черемухи, выходи из саней. Не жди, золотой цветочек, пока тебя возьмут на руки. Только малого ребенка на руках носят, только гордый не хочет сам шага сделать. Ты пройди, уточка, по двору своей свекрови, переступи, молодая курочка, через порог мужниного дома. Еще прошлым летом знали половицы этого дома, что будут ходить по ним твои ноги. Еще в минувшую зиму знала эта крыша, что будешь ты жить под нею. И окна эти ждали, когда ты поглядишь в них. И колышки на стенах уже наклонились, чтобы повесила ты на них свои платья. Эти двери сами отворялись, чтобы ты в дом вошла. Дверная ручка сама опускалась, по твоей руке скучая. В сарае корова мычит — молодую хозяйку подзывает. Жеребенок в конюшне ржет — сена из твоих рук просит. В закутке ягненок жалобно блеет — тебя зовет. Весь наш двор без тебя тоскует. Вся наша улица плачет, что ты по ней не гуляешь.

И вот вошли хозяева и гости в дом.

Никогда под этой прославленной крышей не бывало столько добрых людей! Сидят гости в белых одеждах, и кажется, будто это лес, убранный инеем. Как утренняя зорька, сияют серебряные уборы, как звезды в небе, искрятся золотые украшения.