Ольга Иванова-Казас - Мифологическая зоология

Не оспаривая эту идею в целом, можно все же заметить, что древние греки, еще не додумавшиеся до крылатых драконов, уже имели множество настоящих химер, в том числе первую Химеру, горгону Медузу, Сциллу, Сфинкса и др. Тем не менее идея сравнительно позднего происхождения многих фантастических животных безусловно заслуживает внимания. Своеобразный рецидив химеротворчества произошел в Европе в средние века — в бестиариях появились такие бестии, каких нет не только в природе, но и в классической мифологии (рис. 69). Идея Проппа оправдывается, даже будучи вывернутой наизнанку, — у оленеводов-эвенков, еще не вполне освоившихся с современной техникой, возникло техногенное чудовище Силавун (см. ниже).

Вообще, со временем многие животные приобрели в воображении людей символическое значение. Змея, пресмыкающаяся по земле и способная внезапно ужалить наступившего на нее ротозея, стала символом всего низменного и коварного, а парящая в небесах птица символизирует нечто свободное и возвышенное. Животные стали символизировать разные стороны человеческого характера — храбрость или трусость, хитрость или простоватость, жадность, похотливость и т. д., что тоже имеет отношение к формированию химер. Один из главных мексиканских богов Кецалькоатль («пернатый змей») считается символом неба и земли. Однако анализировать химер с позиций зоологической символики не очень просто, так как одни и те же животные у народов с разным менталитетом могут символизировать совершенно разные понятия. Так, например, в «Словаре символов» Тресиддера (1999) змее посвящено 6 страниц. Символика этого животного многозначна и противоречива. Первоначально змея была символом дождя и плодородия земли. Потом появилась сексуальная символика — аналогия с пенисом и пуповиной, объединение мужского и женского начала. Змея, периодически сбрасывающая кожу, стала символом омоложения и долголетия, а также целительства — символом бога Асклепия (Эскулапа) и осталась символом медицины до сих пор. Кроме того, змея была атрибутом богини мудрости Афины Паллады. В то же время Ороборо — змея, кусающая свой хвост, — является символом вечности и самодостаточности (но это далеко не все, что сообщает Тре- сиддер о змее). Поэтому при зарождении в воображении людей какого-то чудовища бессознательно подбираются части тела тех животных, которые лучше всего характеризует это фантастическое существо.

Складывается впечатление, что возникновение различных чудовищ не обязательно связано с менталитетом первобытного человека и может базироваться на общечеловеческих свойствах психики. В связи с этим большой интерес представляют взгляды психолога К. Г. Юнга, который ввел в науку понятие «архетип». По мнению этого автора, в сновидениях иногда проявляются элементы, не принадлежащие личному опыту сновидца; эти первообразы (архетипы) являются «первозданными, врожденными и унаследованными от первобытных людей формами разума» (Юнг и др., 1997, с. 66). «Мы зависим в большей степени, чем мы думаем, от посланий, которые получаем с помощью таких символов, оказывающих воздействие на наши убеждения и на наше поведение» (там же, с. 196).

С.С. Аверинцев (МНМ; Т. 1, с. ПО) определяет архетипы как «первичные схемы образов, воспроизводимые бессознательно и априорно формирующие активность воображения, а потому выявляющиеся в мифах и верованиях, в произведениях литературы и искусства, в снах и бредовых фантазиях». Иначе говоря, архетипы — не сами образы, а их схемы, которые пополняются материалом сознательного опыта, а мифотворчество состоит в конкретизации этих схем; архетипы — это нечто бессознательное, присущее всем людям и передающееся по наследству. Таким образом, концепция Юнга сводится к двум положениям: 1) в мифологии разных народов представлены ситуации, построенные по одинаковым схемам; 2) эти схемы заключены в подсознании и унаследованы от далеких предков.

В кратком предисловии к «Словарю мифов» (1999) Рой Уиллис довольно скептически упоминает Юнга, «пытавшегося поставить главные персонажи европейской мифологической традиции — Матерь и Мудрого старца — архетипами общественного подсознания. К сожалению, все гипотезы такого рода не выдерживают критики, когда дело касается культурного наследия неевропейских цивилизаций» (с. 5). Но Уиллис все-таки признает универсальность некоторых символов, таких как Космическое яйцо, Мировое древо и др., которые повторяются в мифологии разных народов.

Замечу, однако, что универсальность Мирового древа сильно преувеличена. Вполне естественно, что в мифологию вовлечены не только животные, но и растения — различные травы и деревья (было бы небезынтересно написать не только мифологическую зоологию, но и мифологическую ботанику, но это уже не в моей компетенции). Но роль деревьев в мифологии разных народов далеко не однозначна. Мировое древо нанайцев и скандинавский Иггдра- зиль олицетворяют модель мироздания. Но эту же идею пермский звериный стиль выражает без помощи дерева. В Библии Древо Познания приносит волшебные плоды, но не имеет отношения к мирозданию. Едва ли можно приравнять к Мировому древу деревья из греческого сада Гесперид, на которых созревают яблоки вечной молодости.

Что касается Космического яйца, то от внимания первобытных людей не могло ускользнуть чудо развития из относительно простого (по их представлениям) небольшого яйца большой и сложной птицы. Поэтому яйцо рано стало символом рождения (и возрождения), развития от простого к сложному и совершенно независимо могло лечь в основу космогонических представлений у разных народов. Но Библия обошлась и без этого символа.

Наличие мифологических сюжетов, построенных по одинаковой схеме, и сходство участвующих в них персонажей бесспорно и неоднократно отмечалось разными авторами. На мой взгляд, это объясняется прежде всего тем, что всех людей издавна волнуют одни и те же вопросы. Таковы проблема космогонии — происхождения мира, богов, людей и всей природы — и проблемы жизни (судьбы), смерти и загробного мира. Во всех мифологиях есть герои-драконоборцы, сражающиеся с чудовищами, олицетворяющими враждебные людям силы природы, и так называемые культурные герои, которые приносят людям огонь, обучают их ремеслам и искусствам, а у более цивилизованных народов — также грамоте, счету, астрономии. По всей вероятности, некоторые из этих вопросов в смутной форме уже шевелились в мозгу первобытного человека, но потом, в результате прогрессивного развития умственных способностей (в том числе фантазии) или постепенного раскрытия способностей, изначально присущих уму первобытного человека, и расширения его кругозора, возникли космогонические системы и другие мифологические представления ассирийцев, египтян, древних греков и других народов. Но разве для этого были необходимы переданные через подсознание послания первобытного человека?