Александр Волог - Остров Верности

Чело не хмурь и брови не суровь,
Ведь нет нужды спешить ответом сходу.
Пускай ответ внутри души побродит,
Как в комнате без окон и углов.
Вопрос: куда девается любовь,
Когда она – случается – уходит?

Кто компетентен здесь? Кто был при сём,
Кто помнит око памятного года,
Как земледелец помнит недороды.
Его ответ, как древний вздох, весом…
Ты, Компетентный, прав, проходит всё.
Но ты забыл, что всё же и приходит!

Что вечно в деле страннический посох.
Оттуда – к нам, от нас – куда? Зови,
Ищи, свищи, выслеживай, лови…
И знай, что есть – ответом всех вопросов!
Благодарю, Михайло Ломоносов,
Открывший сохранение любви!

Естествоиспытатель и поэт!
Гора, с которой начиналось чудо
Всепониманья! Это не причуда,
Я должен знать – хотя бы, да иль нет?
Закон твой верен? И каков ответ?
Куда же всё-таки она прибудет?

Ну, это – бред! Бывает же, примстится!
…Он завтрашнюю оду отложил,
Сжал кулаки и веки опустил…
Пусть малость подождёт императрица,
Стихи, законы, опыты и лица…
– Я не успел исследовать. Прости…

Машина времени – давно шаблон.
Ну, что ж, пускай. Не первый, не последний.
В грядущее, как неофит к обедне
Спешу – и падаю в хрустальный звон,
В серебряный, бесплотный футурон…
– Сверхинтернет! Я жажду откровений!

Поэт-компьютер для меня отвлекся
(Ох, извините, срочный соцзаказ!),
Реле взъерошил, блеск электроглаз
Продемонстрировал… Вдруг сник, осекся.
…Любовь?… Ну, это… частный случай секса.
Никто не занимается сейчас…

Не будет ни подсказки, ни ответа.
Копай судьбу в бреду о жилах руд,
И проклинай неблагодарный труд,
Святой, рабочий, тяжкий труд поэта.
И громозди кавказы серых груд
Пустой породы.… Но к чему про это?

Заметь себе, что если и найдёшь,
Кайлом раздумья скребанёшь железно
О глыбу радия, то неизбежно:
Чекушка славы, радости – на грош,
И льгота – знать о том, что ты умрёшь,
Скорей всего, от лучевой болезни.

Ты взялся отыскать любовь? Иди!
Но есть условие – древнее Рима.
Не меч – ланцет оружье пилигрима,
И лишь своё им сердце береди.
И с шаровою молнией сойдись
Глаз на глаз, так, как с ней сошёлся Рихман.

Дано:
заряженный шар, радиус – эр.
Проблему решал уважаемый герр.
Решал увлечённо – ужо, разгрызу!
И понял однажды —
влюбился
в грозу.

Был внутренний мир гармоничен и строг,
Где ведьмам и бесам заказан порог,
Ни торжища гомон, ни шабаш реклам
Не были допущены в мраморный храм.

Но там собирались под белою вишней
Уютная мама и друг закадычный.
В часы, отведённые для неслуженья,
Гоняли чаёк под прозрачною сенью,

Любили природу, судили погоду,
Но больше – ни-ни, никакого народа.
Ни всяких случайных, ни разных попутных,
Ни вихрей, ни бурь, ни зигзагов маршрутных.

Случилась гроза
невысокого роста,
Одета не броско, причёсана просто,
Глаза удивленья, улыбка тихони,
Ни тучесмятенья, ни громов, ни молний.

Но – ясное небо, но – солнечный иней,
Но – нежные, щедрые руки богини,
Не самой всесильной, но самой вседоброй…

Но огненный шарик колотится в рёбра,
Противозаконным, но вечным движеньем
Рождая высокую страсть напряженья.

Растут в тишине неоткрытые вольты…
Есть первые струйки —
источники Волги,
Есть первые капли —
начало Потопа,
Есть дальний, но вдруг нарастающий топот
Тяжолокопытных степных табунов,
Есть первая заповедь в будущей вере,
И первый разряд
в грозовой атмосфере,
И первые:
слово,
касанье,
любовь.

Но если однажды
допущен,
причастен
До тайны,
людьми называемой счастьем,
До вечных движений
по имени радость,
До первых,
тихонько искрящих разрядов,
То нет отступленья,
и, значит, судьба
Любую грозу
принимать на себя.
С великою детскою жаждой открытья
Притягивать молнии даже корытом,
Открытою форточкой, шпилем на кровле
И просто —
биением собственной крови.

…Ручьи и дождинки выходят в потоки.
Заряды-крупинки слагаются в токи,
Растущие токи, бродячие токи,
Уже не подвластные знаниям точным,
И в огненный шар завихряется ток —
Ты звал? —
и с шипением входит
в висок.

Прибор обгорелый на венском столе.
Влюблённый в грозу – на паркетном полу.
Морщинка некстати прилипла к челу.
Заряд потихоньку стекает к земле.
Пахнуло прижжённым – обуглен парик.
Короткий дымок закурился и сник.

Поодаль, скорбя о бесстрашьи таланта,
Стоят ассистенты – почти секунданты,
И мнутся, и между собой говорят —
…Повыждем. Пусть в землю уходит заряд…

Уходит
от острой черты,
где кончается небо.
Уходит не за неё,
обратно,
нелепо.
Уходит,
не удаляясь,
а приближаясь.
Уходит навстречу,
сквозь слёзы, молчанье и жалость.
Уходит
высокою просекой радостной боли
и низменным дружно цветущим ромашковым полем.
Уходит,
не умаляясь,
а возрастая.
Уходит —
и вот уже рядом с тобою
встала.
Уходит
из жалкого зренья,
из тщетного слуха,
из помнящей кожи —
бесплотно, невидимо, глухо.
Проходит
сквозь поры, зрачки и ушные каналы.
Уходит
в тебя
и тобою тождественно стала.
И вот,
уже тесно вдвоём
в оболочке телесной…
Уходит всё глубже,
а тело растёт неуместно.
А тело легко и прозрачно,
как предназначенье,
а в недрах его
происходит сосредоточенье.
Сжимается молния —
ну, а куда же ей деться? —
до плотности атомных ядер,
до тяжести сердца.
Она всё ничтожнее,
но тяжелей и плотнее.
А ты расширяешься
разнонаправлено с нею.
А ты простираешься низким ромашковым полем,
высокою просекой
незабываемой боли.
А ты достигаешь,
сквозь горечь, молчанье и слёзы
на острой черте позабытую светлость берёзы.
А там, за чертою —
обширно, просторно, всесветно.
А с нею внутри
даже в этой вселенной не тесно,