Татьяна Гаврилина - Филарет. Историческая повесть в стихах

– Вот как бывает! – Федор сбит был с толку:
– Выходит, Гришку я в цари подбил?!
Но он в ту пору был совсем ребенком,
Как говорят, пешком под стол ходил.
Кто б мог подумать, что все так случится?
Дурной для подражания пример!
Был иноком, потом сумел расстричься.
Не ожидал таких в нем перемен.
Увлекся? Заигрался в государя?
Пропил и честь, и совесть, и мозги?
Холоп! Ан, нет! Туда же – царством правит!
Куда ни кинешь взгляд – одни враги.
Где Шереметьев, братья Салтыковы,
Голицыны? Их больше рядом нет!
Им Гришка нужен был, чтоб Годуновых
Спровадить всем семейством на тот свет!
Спровадили и, где они все? Нету!
Эх, Гриша, ты не понял одного
И главного, что песня твоя спета,
На трон бояре метят своего.
Конечно, им придется выждать время,
Окрестный люд в подлоге убедить,
Расшевелить в нем прежние сомненья,
Усилить ропот. Гришке поцарить,
Я думаю, недолго доведется.
Венчанье его тоже не спасет.
И венчанным царям у нас живется
Небезопасно. Кто от яда мрет,
Кто от убийц наемных. Вот что странно, —
заметил Филарет, – из воевод
При Гришке закрепился лишь Басманов,
Причем, его любимчиком слывет,
Обласкан, как когда-то Годуновым.
Хотя, здесь вовсе странности и нет.
Басманов – человек средь знати новый,
А потому чужой. Вот в чем секрет!
Чужд всем и Гришка, хоть он и назвался
Царевичем и внешне – многим друг.
Ну, а надежно, прочно не вписался
Ни в тот и ни в другой боярский круг.
Боярам Гришка нынче не угоден.
И хоть мне с ним сближаться смысла нет,
Но я, благодаря ему, свободен,
И сын, и Марфа, – думал Филарет:
– Мне его просьбу выполнить несложно.
Потом покаюсь. Только вот пред кем?
Пред теми, кто вперед меня подложно
Назвали его Дмитрием – царем?
Но, кто из этих в меня камень кинет?
Все захотят остаться в стороне.
И он подумал с нежностью о сыне
И с затаенной грустью о жене.

Мал еще сын и робок, и бесстрастен,
Нрав кроткий – ни в меня пошел, ни в мать,
Должно быть, в тетку, в мою тетку Настю…
Тихоня! А, поди ж, сумела взять
И укротить строптивого супруга.
Молва о них по всей Москве слыла,
Будто, им тяжко было друг без друга,
Будто, любовь у них в семье была.
Недолго только…. Мир вокруг не познан!
Угодно ли то было небесам
Или врагам, но царь с тех пор стал Грозным….
Кто отравил ее, дознался сам.
Она и умирала так покорно,
Боясь наивно, что ее супруг
Последует за ней в печали черной…
И почему я это вспомнил вдруг? —
Он помрачнел:
– В нее то и удался
Мой Мишка. Теткин нрав и так же хвор,
И так же верит хитростям боярским…
А их только пусти на царский двор,
Так они тут же и начнут лукавить,
Свой интерес преследовать во всем,
Да выгоду искать… Сподручней править
Нам будет с Мишей в будущем вдвоем.
– А что? – и Федор снова размечтался:
– Сын – государь, а я – его отец.
Сомнений нет – наш бы союз удался!
Мне – власть, а сыну – скипетр и венец!
Не плохо б получилось, в самом деле,
Не плохо б, – заключил он горячо
И спохватился:
– Долог путь до цели,
Воды еще немало утечет.
Все впереди – мечты, свершенья, планы…
Плыл над Москвою колокольный звон,
И Филарет взгрустнул:
– Нет, слишком рано
Нам с Мишкою рассчитывать на трон.

К тому ж на трон охотников немало.
Василий Шуйский всех других ловчей,
Глядит на трон, как кот глядит на сало.
А он умеет изводить царей.
Взять Годуновых – и отца, и сына
Хоть в их крови он рук не замарал,
Но в смерти их он больше всех повинен!
Кто, как не он, Бориса запугал?
Кто обвинял его во всех пороках?
Ведь это Шуйский в Угличе пытал
Всех тех, кто так расправился жестоко
С царевичем. О, он немало знал!
И свои сети расставлял искусно.
А страсти в нем всегда были черны.
Он исподволь внушал Борису чувства
Сомнения и тягостной вины.
Пожалуй, Шуйский более порочен,
Чем Годунов, – отметил Филарет, —
Его ни червь раскаянья не точит,
Ни жалости в нем к своим жертвам нет.
Голицын тоже б мог в цари податься,
Но он в сравненье с Шуйским не идет —
Красавец, любит в обществе вращаться,
А Шуйский – домосед, наоборот.
Голицын полон к действию охоты,
А старый князь для грязных дел своих
Использует других людей без счета.
Ведь он – Голицын был в числе троих,
Что сына Годунова удавили.
Не погнушался! Вот тебе и князь!
Но сколько бы убийцы рук не мыли —
Кровь не отмыть ничем – она не грязь!
И Шуйский это лучше многих знает —
Чист, не запятнан, хоть смотри на свет,
Не лезет в драку, медлит, выжидает,
Когда наступит и его момент.
Он скоро и Отрепьева погубит.
Кто перед ним, ему ведь все равно!
Голицына народ теперь не любит,
А Шуйского не любит уж давно!
Быть с ними или против них опасно.
Мне выгодней держаться в стороне,
Подальше от Москвы, где слишком часто
Меняются цари. И хоть во мне
Они теперь соперника не видят, —
Подвел итог раздумьям Филарет, —
Но Шуйский злонамерен, жаден, скрытен,
Он может причинить мне много бед.
Пусть думает, что я опалой сломлен,
Что я монах, что я духовный чин
B новой своей участью доволен.
А между тем мой малолетний сын
Окрепнет и права свои упрочит.
Пускай живет пока в монастыре
При матери. Он сам того же хочет.

И Филарет направился к жене
Поговорить, как на духу открыться,
От будущих невзгод предостеречь.
Но он никак не мог приноровиться
К ней новой. Он боялся этих встреч,
Бранил себя, что сух с ней поневоле,
Что видеть ее так и не привык
В монашеской одежде и в куколе.
И вдруг подумал:
– Вот ведь я – мужик
И то успел немало измениться.
Ну, что теперь могло б ее привлечь
Во мне? Пожалуй, что косица, —
Он усмехнулся, – та, что ниже плеч.
И все-таки, – вздохнул он с сожаленьем, —
Нет Федора во мне, как не ищи,
И в Марфе нет той пылкой, страстной Ксеньи….
Другие мы, ропщи иль не ропщи.
Все в руцах Божьих, – он перекрестился,
И вот уже к собору подходя,
Увидел сына, что в песке возился
С мальчишками у стен монастыря,
Окликнул:
– Мишка, чем это ты занят?
Тот помахал рукой:
– Сейчас, отец!
Но Филарет ответил:
– Сын, я к маме.
А про себя подумал:
– Сорванец!

Жену застал он за молитвой в келье,
Но, не желая Ксении мешать,
Присел на лавку, молча, в отдаленье,
Готовый сколько нужно подождать.
Но Филарету ждать пришлось недолго,
Жена устало поднялась с колен:
– Ну, здравствуй. Повидать пришел ребенка?
В нем никаких особых перемен.
Он промолчал. Сказать ей:
– Здравствуй, Ксюша,
Иль здравствуй, Марфа. Как ее назвать?
Но, не придумав, как здесь будет лучше,
Проговорил:
– Пришел потолковать.
– Потолковать? Ты чем-то растревожен?
И он отметил и не в первый раз,
Что голос Марфы чересчур спокоен,
Что выцвел омут ее синих глаз.
И Федор сник:
– Я, Марфа, за советом.
– Ну, говори. О чем же будет речь?
– О сыне, – не замедлил он с ответом:
– Его должна ты более беречь.
– Нам с сыном снова что-то угрожает? —
Она всем телом подалась вперед.
– Нет, ничего. Я видел, он играет.
– Не понимаю, что тебя гнетет?!
Страх Филарета стал и ей понятен,
Когда он объяснился до конца.
Он уходил, как в келью с криком:
– Тятя!
Вбежал их сын и приобнял отца.
– Ну, все довольно, – обронил он сухо:
– Будь мужиком и отряхни штаны —
они в песке. Займи его наукой, —
Он обернулся в сторону жены:
– Ему не гоже вырасти невеждой,
Ведь ноша царской власти нелегка.