Низами Гянджеви - Семь красавиц

Шелк на голову набросив черный, словно ночь,
Я из града вечной скорби ночью вышел прочь.

С черным сердцем появился я в родном дому.
Царь я — в черном. Тучей черной плачу потому1

И скорблю, что из-за грубой похоти навек
Потерял я все, чем смутно грезит человек!»

И когда мой шах мне повесть эту рассказал, —
Я — его раба — избрала то, что он избрал.

В мрак ушла я с Искендером за живой водой!..
Ярче месяц — осененный неба чернотой.

И над царским троном черный должен быть покров.
Черный цвет прекрасен. Это лучший из цветов.

Рыбья кость бела, но скрыта. Спины рыб черны.
Кудри черные и брови юности даны.

Чернотой прекрасны очи и осветлены.
Мускус — чем черней, тем большей стоит он цены.

Коль шелка небесной ночи не были б черны, —
Их бы разве постилали в колыбель луны?

Каждый из семи престолов свой имеет цвет,
Но средь них сильнейший — черный. Выше цвета нет».

Так индийская царевна в предрассветный час
Пред царем Бахрамом дивный кончила рассказ.

Похвалил красу Кашмира шах за сказку-диво,
Обнял стан ее и рядом с ней заснул счастливый

В час, когда нагорий ворот и пола степей
Позлатились ярким блеском солнечных лучей,

В воскресенье, словно солнце поутру, Бахрам
В золотое одеянье облачился сам.

И подобен солнцу утра красотой лица,
Он вошел под свод высокий желтого дворца.

Сердце в радости беспечной там он утопил,
Внемля пенью, из фиала золотого пил.

А когда померк лучистый тот воскресный день
И в покое брачном шаха воцарилась тень,

Шах светильнику Китая нежному сказал,
Чтоб она с прекрасным словом свой сдружила лад.

Попросил кумир Турана повесть рассказать
Сказочную, — дню, светилу и дворцу под стать.

Просьбу высказав, он просьбы исполненъя ждал.
Извинений и уверток шах не принимал.

И сказала дочь хакана Чина — Ягманаз:
«О мой шах, тебе подвластны Рум, Туран, Тараз.

Ты владык земли встречаешь пред дворцом твоим,
И цари хвалу возносят пред лицом твоим.

Кто тебе не подчинится дерзостной душой,
Под ноги слону да будет брошей головой».

И рассказ царевны Чина зазвучал пред ним;
Он струился, как кадильниц благовонный дым.

«В некой городе иракском, я слыхала, встарь
Жил и правил добрый сердцем, справедливый царь.

Словно солнце, благодатен был и ясен он,
Как весна порой новруза, был прекрасен он.

Всякой доблестью в избытке был он наделен,
Светлым разумом и знаньем был он одарен.

Хоть, казалось, от рожденья он счастливым был,
В одиночестве печальном жизнь он проводил.

В гороскопе, что составил для него мобед,
Он прочел: «Тебе от женщин угрожает вред».

Потому и не женился он, чтоб не попасть
В бедствие, чтоб не постигла жизнь его напасть.

Так вот, женщин избегая, этот властелин
Во дворце и дни и ночи проводил один.

Но владыке жизнь такая стала докучать,
По неведомой подруге начал он скучать.

Несколько красавиц юных он решил купить.
Только не могли рабыни шаху угодить.

Он одну, другую, третью удалить велел,
Ибо все переходили данный им предел.

Каждая хотела зваться — «госпожа», «хатун»,
Жаждала богатств, какими лишь владел Карун.

Б гоме у цяря горбунья старая жила,
Жадной, хитрой, словно ведьма, бабка та была.

Стоило царю рабыню новую купить,
Как старуха той рабыне начинала льстить.

Начинала «госпожою Рума» называть,
Принималась о подачке низко умолять.

И была любая лестью гой обольщена,
И владыке неприятна делалась она.

А ведь в мире этом речи льстивые друзей
Многим голову кружили лживостью своей.

Лживый друг такой — в осаде, не в прямом бою,
Как баллиста, дом разрушит и семью твою.

Шах иракский, хоть и много разных он купил
Женщин, но средь них достойной все не находил.

На которую свой перстень он ни надевал,
Видя: снова недостойна, — снова продавал.

С огорченьем удаляя с глаз своих рабынь,
Шах прославился продажей молодых рабынь.

Хоть кругом не уставали шаха осуждать,
Не могли его загадки люди разгадать.

Но в покупке и продаже царь, от мук своих
Утомившись, утоленья страсти не достиг.

Он, по воле звезд, супругу в дом ввести не мог,
И рабыню, как подругу, в дом ввести не мог.

Провинившихся хоть в малом прочь он отсылал,
Добродетельной рабыни, скромной он искал.

В этом городе в ту пору торг богатый был,
И один работорговец шаху сообщил:

«От кумирен древних Чина прибыл к нам купец
С тысячей прекрасных гурий, с тысячей сердец.

Перешел он через горы и пески пустынь,
Вывез тысячу тюрчанок — девственных рабынь.

Каждая из них улыбкой день затмит, смеясь,
Каждая любовь дарует, зажигает страсть.

Есть одна средь них... И, если землю обойти,
Ей, пожалуй, в целом мире равных не найти.

С жемчугом в ушах; как жемчуг, не просверлена.
Продавец сказал: «Дороже мне души она!»

Губы, как коралл. Но вкраплен жемчуг в тот коралл
На ответ горька, но сладок смех ее бывал.

Необычная дана ей небом красота.
Белый сахар рассыпают нежные уста.

Хоть ее уста и сахар сладостью дарят,
Видящие этот сахар люди лишь скорбят.

Я рабынями торгую, к делу приучен,
Но такою красотою сам я поражен.

С веткой миндаля цветущей схожая — она
Верная тебе рабыня будет и жена!»

«Покажи мне всех, пожалуй, — шах повеселел. —
Чтобы я сегодня утром сам их посмотрел!»

Тот пошел, рабынь привел он. Шах при этом был,
Осмотрел рабынь, с торговцем долго говорил.

И, хоть каждая прекрасна, как луна, была,
Но из тысячи — прекрасней всех одна была.

Хороша. Земных красавиц солнце и венец, —
Лучше, чем ее бывалый описал купец.