Низами Гянджеви - Семь красавиц

Хороша она, учтива и ловка была,
Нравом добрая, живая, всем она взяла.

В доме живо осмелела, осмотрясь, она,
И игрой азартной с шахом занялась она.

Сам хозяин ставить нарды стал проворно ей
И проигрывать все игры стал притворно ей.

С первой девою, как прежде, дни он проводил,
Со второй — в опочивальню на ночь уходил.

Целый день бывал с одною, ночь бывал с другой.
Нежен был с одной, желанья утолял с другой.

Оттого, что со второю уходил он спать,
Стала первая пожаром ревности пылать.

И хоть шаха ревновала все сильней она
И мрачилась, как за тучей ясная луна,

Но она ему, как прежде, преданной была,
Ни на волос от служенья шаху не ушла.

Думала: «Судьба, как видно, чудеса творит!
Не из печки ли старушки мне потоп грозит?»

И терпела и таила жар она в крови,
Но — ты знаешь — от терпенья пользы нет в любви.

Улучивши время, к шаху раз она пришла
И такую речь смущенно с шахом повела:

«Ты со мной однажды начал правду говорить,
Так со мной и дальше должен ты правдивым быть.

Если радостны и ясны дни весны с утра,
Так зачем же так ненастны, мглисты вечера?

Я хочу, мой шах, чтоб вечно дни твои цвели,
Чтоб тебе любовь и счастье вечера несли.

Поутру ты мне напиток сладкий дал...
Так что ж Ты мне этот едкий уксус вечером даешь?

Не вкусив, ты мной пресыщен и меня отверг.
В жертву льву меня ты отдал, в пасть дракона вверг.

Был так нежен ты, но что же стал ты так жесток?
Иль не видишь, что от муки дух мой изнемог?

Ты змею завел, — ты хочешь гибели моей?
Коль убить меня задумал, так мечом убей!

В дом к себе меня привел ты, сильно полюбя...
Кто такой игре жестокой научил тебя?

Так открой же мне всю правду! Я изнемогла! —
Коль не хочешь, чтобы здесь я тут же умерла!

Заклинаю, шах мой, жизнью и душой твоей —
Если правду скажешь — снимешь ты замок с дверей, -

Я и свой замок открою, небом я клянусь,
Что во всем тебе, о шах мой, нынче ж покорюсь!»

Шах, ее в своих оковах крепких увидав,
Эти речи, эти клятвы девы услыхав,

Ничего от милой сердцу укрывать не стал,
Все, что нужно и не нужно, он ей рассказал:

«Страсть к тебе — давно, как пламя, обняла меня,
Довела до исступленья и сожгла меня.

Я терпел, но все сильнее сердцем тосковал,
Я от муки нестерпимой полумертвым стал.

И горбатая старуха мне помочь пришла
И, как зелье колдовское, мне совет дала.

И велела мне похлебку бабка та сварить,
Той похлебкою сумел я душу исцелить.

Но была тебе, как видно, ревность тяжела.
Ты ее душой и сердцем, видно, не снесла.

А ведь воду нагревают только над огнем,
И железо размягчают только над огнем.

С горечью на это средство все ж решился я,
И прости — твоею болью исцелился я.

Охватил от малой искры жизнь мою пожар,
А старуха, как колдунья, раздувала жар.

Но теперь, когда со мною ты чиста, как свет,
Больше в старой той колдунье надобности нет.

Надо мной сегодня солнце подошло к Тельцу.
И, как видно, зимний холод не грозит дворцу».

Так он много слов прекрасных деве говорил
И вниманием тюрчанки очарован был.

Звезды счастья над главою шахскою сошлись,
Он с любовью тонкостанный обнял кипарис,

Соловей на цвет, росою окропленный, сел,
И расцвел бутон, певец же сладко опьянел.

Попугай взлетел из клетки, как крылатый дух,
И поднос сластей увидел без докучных мух.

Рыба вольная из сети в водоем ушла,
Сладость фиников созревших в молоко легла.

Сладостна была тюрчанка, прелести полна,
Отвечала страстью шаху своему она.

Шах завесу с изваянья золотого снял,
Под замком рудник, сокровищ полный, отыскал,

Драгоценностей нашел он много золотых,
Золотом своим богато он украсил их.

Золото нам наслажденья чистые дарит,
И халва с шафраном, словно золото, горит.

Не гляди на то, что желтый он такой — шафран!
Видишь смех, что вызывает золотой шафран?

Золото зари рассветной по душе творцу,
Поклонялись золотому некогда тельцу.

И в румийскнх и багдадских банях — только та
Глина ценится, что, словно золото, желта».

Так кумир прекрасный Чина сказку завершил,
Шах Бахрам ее с любовью обнял и почил.

В некий Дея месяца день, что был короче Ночи
Тира месяца, самой краткой ночи,—

Хоть все дни недели он красотой затмил,
Это пуп недели был — красный вторник был,

День Бахрама — рдел он, блеском равен был огню,
Ну, а шах Бахрам был тезка и звезде и дню...

В этот день все красное шах Бахрам надел,
К башне с красным куполом утром полетел,

Там розовощекая славянская княжна —
Цветом сходна с пламенем, как вода — нежна —

Перед ним предстала, красоты полна,
Словно заблистала полная луна.

Только ночь высоко знамя подняла
И на своде солнца шелк разорвала,

Шах у девы-яблони, сладостной, как мед,
Попросил рассказа, что отраду льет

Слушателю в сердце. И вняла она
Просьбе, и рассказывать начала она:

«Ясный небосвод — порог перед дворцом твоим,
Солнце — только лунный рог над шатром твоим!

Кто стоять дерзнет пред лучом твоим?
Пусть ослепнет тот под лучом твоим!»

И, свершив молитву, яхонты раскрыла
И слова, как лалы, к лалам приобщила.

Начала: «В земле славянской был когда-то град,
Разукрашен, как невеста, сказочно богат.

Падишах, дворцы и башни воздвигавший в нем,
Был единой, росшей в неге, дочери отцом,

Околдовывавшей сердце, чародейноокой,
Розощекой, стройной, словно кипарис высокий.

Чье лицо, как светлый месяц, нет — еще милей.
Дан был солнцем и Бурджейсом светлый разум ей.

И от зависти великой мускус изнывал
И слабел, когда дыханье кос ее впивал.