Низами Гянджеви - Семь красавиц

Он к славянской красной розе руку протянул,
Обнял стан ее и в неге близ нее уснул.

В пятницу, когда светило, вставши из-за гор,
Белым светом озарило ивовый шатер,

Шах — в одежде белой, в блеске белого венца -.
Устремил шаги к воротам белого дворца.

В пятом знаке Зодиака белая Зухра
Пять поклонов пред Бахрамом отдала с утра.

И покамест не напали Зинджи на Хотан,
Шах счастливый не покинул радостей майдан.

А когда сурьмой небесной сумрак обострил
Взгляд луны прекрасноликой и глаза светил,

Стал Бахрам подругу ночи нежную просить —
Сладостный рубин речений перед ним открыть

Чтобы эхом, отраженным от дворцовых стен,
Пела повесть, забирая слух и сердце в плен.

И царевна, славословье трону вознеся
И о шахском долголетье небосвод прося,

Прочитав сперва молитву вечному творцу,
Чтобы дал сиянье счастья трону и венцу,

Молвила: «Коль шаху сказка надобна моя,
То — поведать все, что знаю, рада буду я».

«Мать моя была душевной доброты полна,
Сред старух была ягненком истинным она.

Чтобы мне не скучно было, помню, как-то днем
Мать моих веселых сверстниц пригласила в дом.

К трапезе она радушно всех их позвала,
Кушаньям — как говорится — не было числа.

Дичь, баранина и с тмином всяческая снедь, —
Перечислить угощений мне и не суметь.

Не припомню я названий лакомств дорогих,
Розовой халвы, миндальной — и сластей других

Все там было, чем осенний урожай богат —
Яблоки из Исфахана, рейский виноград.

Но о гроздьях и гранатах речь я отложу,
Лучше о гранатогрудых девах расскажу.

Сыты лакомой едою были все давно
И пригубливать устали сладкое вино.

Смех, веселье, разговоры тут пошли у нас.
За смешным рассказом новый следовал рассказ.

Та — про чет, а та про нечет, — все наперебой...
Каждой рассказать хотелось о себе самой.

Очередь до среброгрудой девушки дошла,
Хороша она, как сахар с молоком, была.

Лишь она заговорила — птичий хор в саду
Смолк и рыбки золотые замерли в пруду.

Упоительный открыла слов она родник,
А язык ее рассказа — был любви язык.

Нас она повеселила повестью такой:
«Жил-был юноша — любезен и хорош собой.

Юному Исе в науках был подобен он,
Как Юсуф, был светел сердцем и беззлобен он.

Люди знанья за ученость славили его,
Верующие примером ставили его.

Сад был у него — прекрасный, как Ирема сад,
Амброю благоухавший, радовавший взгляд.

В нем рождались, раскрывались райский плод и цвет,
Шла молва, что им подобных в целом мире нет.

Все сердца тянуло в этот лучший из садов,
Где росли и расцветали розы без шипов.

Если поискать, — конечно — шип один нашли б,
Но защитою от сглаза вырос этот шип.

Под тенистыми ветвями там ручьи текли.
Там нарциссы над ручьями, лилии цвели.

Пеньем птичек оглашался лиственный шатер,
Звонкий щебет их сливался в сладкозвучный хор.

Кипарисы возвышались кровлями дворца,
В говор горлинок вплетались возгласы скворца.

У подножий кипарисов сладостная тень
В сад на отдых призывала, навевая лень.

Этот сад благоуханный с четырех сторон
Был высокою стеною крепко огражден!

Окружил свой сад хозяин глиняной стеной,
Чтобы в тень его проникнуть глаз не мог дурной.

Не один богач о саде сказочном вздыхал
И завистливые взгляды издали бросал.

Юноша-хозяин часто заходил в свой сад —
Отдохнуть от шума, зноя городского рад.

Подрезал он кипарисы и сажал жасмин,
Мускус смешивал и амбру сада властелин.

На лужайках сам фиалки сеял он весной,
Новые сажал нарциссы там он над водой.

Проводил в саду хозяин целый день порой
И лишь поздно возвращался вечером домой.

Вот однажды ранним утром в сад он свой пошел,
Изнутри калитку сада запертой нашел.

Но в саду своем он звуки чанга услыхал,
Хоть вчера к себе он в гости никого не звал.

Песни радости услышал он в саду своем,—
Веселились, и смеялись, и играли в нем.

Множество в саду звучало женских голосов,
Изнутри закрыты были двери на засов.

Горожанки молодые, видно, здесь сошлись;
Знать, они в его владенья с ночи забрались.

Долго он стоял у двери сада своего...
Ключ — на сторожа надеясь, он не взял его.

В двери, стража вызвать силясь, он стучал и звал.
Гости — слышно, веселились, а садовник спал.

Вкруг стены своей высокой юноша пошел,
Трещину в углу дувала ветхого нашел.

И, увидев, что не может он войти в свой дом,
В собственной своей ограде сделал он пролом.

Так проник он потихоньку в сад, и, осмотрясь,
Словно вор, в своих владеньях он пошел таясь,

Чтоб увидеть, что за гости у него гостят,
И проведать, что за повод был для входа в сад,

Чтоб разведать потихоньку, что за шум в саду,—
Не попал ли уж садовник-старичок в беду?

Среди этих — озарявших сад его — цветов,
Наполнявших свод зеленый звоном голосов,

Были две жасминогрудых, привлекавших взгляд,
Вдоль стены они ходили, охраняя сад,

Чтоб не перелез ограду дерзкий кто-нибудь
И не мог луноподобных гурий тех спугнуть.

Только он пошел в пределы сада своего,
Эти девушки за вора приняли его.

Палками его избили; на землю потом
Повалив, его связали крепким кушаком.

Но незнанью — в преступленье ими обвинен, —
Был избит, и исцарапан, и унижен он.

Девушки, связав беднягу, перестали бить, —
Но они его словами начали казнить:

«Был бы всяк твоим поступком дерзким возмущен!
Нет хозяина на месте! Жаль — в отлучке он!

Если дерзкий вор посмеет брешь в стене пробить —
То садовник властен вора палками избить!

Ты немного поцарапан. В цепи заковать
Надо бы тебя, негодный, и властям предать.