Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

Кольчугу такую, что сетки ее тяжкозлатной
Стрела не пробьет и клинок не разрубит булатный,

Надев, он сиял, как владыка снегов, Химапа́ти,
Закован в златую броню облаков на закате.

Был ракшас, украсивший тело и дротик несущий,
Отважен, как перед победой тройной — Самосущий [280].

И слева направо престол обошел Кумбхакарна,
И брата напутствие выслушал он благодарно.

С властителем Ланки простясь, выезжал Сильнорукий
Под гром барабанов и раковин трубные звуки.

С конями, слонами, оружьем несметная сила
За этим свирепым, воинственным мужем валила!

Как будто бы туч грохотали гряды громоносных —
Катили ряды колесниц боевых двухколесных.

И всадники ехали на леопардах могучих,
На львах, антилопах, на птицах, на змеях ползучих.

Прислужники зонт над летателем этим полночным
Держали, когда, осыпаемый ливнем цветочным,

Противник богов, охмелевший от запаха крови,
Он шествовал с дротиком острым своим наготове.

За ним пехотинцы, ужасные ликом и статью,
С очами кровавыми, шли нескончаемой ратью.

С неистовой силищей, кто — булавой, кто — ослопом,
Махали страшилища, так и ломившие скопом!

Кто палицу нес или связку тяжелого тала [281],
Кто с молотом шел иль с трубою, что стрелы метала.

Своим супостатам они угрожали мечами,
Секирами, копьями, дротиками и пращами.

Желая врагов запугать и повергнуть в смущенье,
Тем временем сам исполин претерпел превращенье.

Еще устрашительней стал Кумбхакарна обличьем,
И мощью своей небывалой, и грозным величьем.

Сто луков имел он в плечах [282], да шестьсот было росту:
Шесть раз, — если счесть от макушки до пят, — было по́ сту!

Свирепые очи подобно тележным колесам
Вращались, и было в нем сходство с горящим утесом.

«Сожгу вожаков обезьяньих, — вскричал Кумбхакарна, —
Как пламя — ночных мотыльков! — И добавил коварно: —

Ведь к нам обезьяны простые вражды не питают.
Пускай украшают сады и в лесах обитают!

Царевич Айодхьи — причина беды и разлада.
Я Раму убью, и закончится Ланки осада!»

Как бездна морская, откликнулись яростным ревом
Свирепые ракшасы, этим утешены словом.

На битву спешил Кумбхакарна, хоть с первого шага
Приметы вещали воителю зло, а не благо.

Темнели над ним облака, неподвижны и хмуры,
Как будто вверху распластали ослиные шкуры.

Небесные сыпались камни, сверкали зарницы,
И слева направо кружили зловещие птицы.

С раскрытыми пастями, пыхая пламенем, выли
Шакалы: они устрашающим знаменьем были!

Стремглав с грозновещих небес опустился стервятник
На дротик, что поднял бестрепетный Раваны ратник.

На левом глазу Кумбхакарны задергалось веко,
И левая длань задрожала, впервые от века. [283]

Над ним, пламенея средь белого дня, пролетело
И рухнуло с громом ужасным небесное тело.

От этих примет волоски поднимало на коже,
Но шел Кумбхакарна, раздумьем себя не тревожа.

Критантой гонимый, являясь игралищем рока,
Стопу над стеной крепостною занес он высоко.

Полки обезьян обложили столицу, как тучи,
Но ринулся в стан осаждающих ракшас могучий.

Как тучи от ветра, пустились они врассыпную,
Когда супостат через стену шагнул крепостную.

Увидя враждебное войско в смятенье великом,
На радостях он разразился неистовым рыком.

На землю валил обезьян этот рев Кумбхакарны,
Как валит секира, под корень рубя, ашвакарны [284].

И рати, бегущей со всей быстротой обезьяньей,
Казалось — грядет Всемогущий с жезлом воздаянья. [285]

Страшась Кумбхакарны, пустились бегом обезьяны,
Но храброго А́нгады оклик услышали рьяный:

«Вы что — ошалели? Спасенья не только в округе —
На целой земле не найдется бежавшим в испуге!

Оружье бросая, показывать недругу спины,
Чтоб жены смеялись над вами? Стыдитесь, мужчины!

И много ли толку, скажите, в супружестве вашем,
Когда сомневаются женщины в мужестве вашем?

Зазорно, почтенного мужа забыв благородство,
Бежать, обнаружа с простой обезьяною сходство!

Скажите, куда подевались хвастливые речи?
Где вражьи воители, вами убитые в сече?

Бахвалы такие, сробев перед бранным искусом,
Спасаются бегством, подобно отъявленным трусам.

Назад, обезьяны! Должны пересилить свой страх мы!
Блаженство посмертное ждет нас в обители Брахмы [286].

А если врагов уничтожите в битве кровавой
И целы останетесь — быть вам с пожизненной славой.

Расправится Рама один на один с Кумбхакарной.
Глупец, — он летит мотыльком на огонь светозарный!

Но если один одолеет он множество наше,
То выявит миру тем самым ничтожество наше!

Мы шкуру спасем, но утратим достоинство наше.
Бесчестье падет на несметное воинство наше».

Кричали в ответ обезьяны: «Внимать укоризне
Не время, не место, иначе лишимся мы жизни!»

В немыслимом блеске, притом в исступленье великом,
Узрев Кумбхакарну с его ужасающим ликом,
Они врассыпную летели с отчаянным криком.

Хоть Ангады речь беглецам показалась некстати,
Бесстрашный сумел устыдить предводителей рати!

И все вожаки обезьяньи по собственной воле,
Презрев малодушье, вернулись на ратное поле.

Погибнуть готовы, отвагой воинственной пьяны,
Отчаянный бой учинили тогда обезьяны.

Утесы ломали они, вырывали деревья.
Где высились рощи, они оставляли корчевья,

И, бросившись на Кумбхакарну, свирепы и яры,
Скалой или древом ему наносили удары.

Он палицей бил обезьян — удальцов крепкотелых,
В охапку сгребал он по тридцать воителей смелых,
В ладонях размалывал и пожирал помертвелых.

Отважных таких восемь тысяч семьсот пали наземь,
Убиты в сраженье разгневанным ракшасов князем!

Как некогда змей истреблял златоперый Супа́рна,
В неравном бою обезьян пожирал Кумбхакарна.