Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

Но, вырвав из почвы деревья с листвой и корнями,
Опять запаслась обезьянья дружина камнями.

И, гору подняв над собою, Двиви́да могучий
На Гороподобного двинулся грозною тучей

И — бык обезьяньей дружины, воитель отборный —
Швырнул в Кумбхакарну стремительно пик этот горный.

На войско упала кремнистая эта вершина,
Убила коней и слонов, миновав исполина.

Другая громада в щепу разнесла колесницы,
И воины-ракшасы там полегли, и возницы.

Обрушились глыбы на конскую рать и слоновью.
В бою захлебнулись отменные лучники кровью,

Но жгли главарей, что дружину вели обезьянью,
Их стрелы, как пламень, сулящий конец мирозданью.

А те ударяли в отместку по ракшасам дюжим,
По их колесницам, но конским хребтам и верблюжьим,
Деревья с корнями себе избирая оружьем.

И, в воздухе чудом держась, Хануман в это время
Валил исполину деревья и скалы на темя.

Но был нипочем Кумбхакарне обвал изобильный:
Деревья и скалы копьем разбивал Многосильный.

Копье с наконечником острым бестрепетной дланью
Сжимая, он бросился в гневе на рать обезьянью.

Тогда Хануман благородный, не ведая страха,
Ударил его каменистой вершиной с размаха.

Упитано жиром и кровью обрызгано, тело
Страшилища, твердой скале уподобясь, блестело.

От боли такой содрогнувшись, хоть был он двужильный,
Копье в Ханумана метнул исполин многосильный.

С горой огнедышащей схожий, Кувшинное Ухо
Метнул в Ханумана, взревевшего страшно для слуха,
Копье, точно Кра́унча-гору пронзающий Гуха [287].

И рев, словно гром, возвещавший конец мирозданья, [288]
И кровь извергала пробитая грудь обезьянья.

Изда́ли свирепые ракшасы клич благодарный,
И вспять понеслись обезьяны, страшась Кумбхакарны.

Тогда в Кумбхакарну скалы многоглыбной обломок,
Опомнившись, Нила швырнул, но Пуластьи потомок [289]

Занес, не робея, кулак необъятный, как молот,
И рухнул утес, пламенея, ударом расколот.

Как тигры среди обезьян, Гандхама́дана, Ни́ла,
Шара́бха, Риша́бха, Гава́кша, — их пятеро было, —
Вступили в борьбу с Кумбхакарной, исполнены пыла.

Дрались кулаком и ладонью, скалою и древом,
Ногами пинали врага, одержимые гневом.

Но боли не чуял совсем исполин крепкотелый.
Риша́бху сдавил Кумбхакарна, в боях наторелый.

И, хлынувшей кровью облившись, ужасен для взгляда,
На землю упал этот бык обезьяньего стада.

Враг Индры ударом колена расправился с Нилой,
Хватил он Гава́кшу ладонью с великою силой,

Шара́бху сразил кулаком, и, ослабнув от муки,
Свалились они, как деревья багряной киншуки,
Что острой секирой под корень срубил Сильнорукий.

Своих вожаков обезьяны узрели в несчастье
И тысячами напустились на сына Пуластьи.

Как тысячи скал, что вступили с горой в ратоборство,
Быки обезьяньих полков проявили упорство.

На Гороподобного ратью бесстрашною лезли,
Кусались, когтили его, в рукопашную лезли.

И ракшас, облепленный сплошь обезьяньей дружиной,
Казался поросшей деревьями горной вершиной.

И с Гарудой царственным, змей истреблявшим нещадно,
Был схож исполин, обезьян пожирающий жадно.

Как вход в преисподнюю, всем храбрецам обезьяньим
Разверстая пасть Кумбхакарны грозила зияньем.

Но, в глотку попав к ослепленному яростью мужу,
Они из ушей и ноздрей выбирались наружу.

Он, тигру под стать, провозвестником смертного часа
Ступал по земле, отсыревшей от крови и мяса.

Как всепожирающий пламень конца мирозданья,
Он шел, и редела несметная рать обезьянья.

Бог Яма с арканом иль Индра, громами грозящий, —
Таков был с копьем Кумбхакарна великоблестящий!

Как в зной сухолесье огонь истребляет пожарный,
Полки обезьян выжигались дотла Кумбхакарной.

Лишась вожаков и не чая опоры друг в друге,
Бежали они и вопили истошно в испуге.

Но тьмы обезьян, о спасенье взывавшие громко,
Растрогали храброго Ангаду, Индры потомка.

Он поднял скалу наравне с Кумбхакарны главою
И крепко ударил, как Индра — стрелой громовою.

Взревел Кумбхакарна, и с этим пугающим звуком
Метнул он копье, но не сладил с Громо́вника внуком [290].

Увертливый Ангада, ратным искусством владея,
Копья избежал и ладонью ударил злодея.

От ярости света невзвидел тогда Кумбхакарна,
Но вскоре опомнился, и, усмехнувшись коварно,

Он в грудь кулаком благородного Ангаду бухнул,
И бык обезьяньей дружины в беспамятстве рухнул.

Воитель, копьем потрясая, помчался ретиво
Туда, где стоял обезьян повелитель Сугрива.

Но царь обезьяний кремнистую выломал гору
И с ней устремился вперед, приготовясь к отпору.

На месте застыл Кумбхакарна, и дался он диву,
Увидя бегущего с каменной глыбой Сугриву.

На теле страшилища кровь запеклась обезьянья.
И крикнул Сугрива: «Ужасны твои злодеянья!

Ты целое войско пожрал, храбрецов уничтожил
И низостью этой величье свое приумножил!

Что сделал тебе, при твоей устрашающей мощи,
Простой обезьяний народ, украшающий рощи?

Коль скоро я сам на тебя замахнулся горою,
Со мной переведайся, как подобает герою!»

«Ты — внук Праджапа́ти, — таков был ответ Кумбхакарны, —
И Сурья тебя породил — твой отец лучезарный!

Не диво, что ты громыхаешь своим красноречьем!
Воистину мужеством ты наделен человечьим.

Отвагой людской наградил тебя Златосиянный,
Поэтому ты хорохоришься так, обезьяна!»

Швырнул Сугрива горную вершину
И угодил бы в сердце исполину,
Но раскололась об его грудину
Гора, утешив ракшасов дружину.

Тут ярость обуяла их собрата,
Казалось, неминуема расплата,
И, раскрутив, метнул он в супостата
Свое копье, оправленное в злато.

Сын Ветра — не быть бы царю обезьяньему живу! —
Копье ухватил на лету, защищая Сугриву.

Не менее тысячи бха́ров [291]железа в нем было,
Но силу великую дал Хануману Анила.