Аввакум Петров - Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

И помолясь, вытащили на берегъ рыбу, хвалу возсылая Христу Богу. И паки построя сѣти на том же мѣсте, рыбу насилу домой оттащили. Наутро пришли – опять столько же рыбы, на третий день паки столько же рыбы. И слезно, и чюдно то было время.

А на прежнемъ нашем мѣсте ничево Пашкову не даетъ Богъ рыбы. Он же, исполняся зависти, паки послал ночью и велѣлъ сѣти мои в клочки изорвати. Что-петь з дураком дѣлаешь! Мы, собравъ рваные сѣти, починя втай, на ином мѣсте промышлявъ рыбку, кормились, от нево таяся. И здѣлали езъ 250, Богъ же и там сталъ рыбы давати. А дьяволъ ево научилъ, и езъ велѣлъ втай раскопать. Мы, терпя Христа ради, опять починили; и много тово было. Богу нашему слава, нынѣ и присно и во вѣки вѣкомъ. Терпѣние убогих не погибнет до конца 251.

Слушай-ко, старец, еще. Ходил я на Шакшу-озеро 252к дѣтям по рыбу – от двора верстъ с пятнатцеть, там с людми промышляли – в то время, как ледъ трѣснул и меня напоил Богъ; и у дѣтей накладше рыбы нарту большую, и домой потащилъ маленкимъ дѣтям, после Рожества Христова. И егда буду насреди дороги, изнемогъ, таща по землѣ рыбу, понеже снѣгу там не бывает, токмо морозы велики. Ни огня, ничево нѣтъ, ночь постигла. Выбилъся из силы, вспотѣл, и ноги не служатъ. Верстъ с воемъ до двора; рыба покинуть и так побрести – ино лисицы розъедят, а домашние гладны; все стало горе; а тащить не могу. Потаща гоны мѣста, ноги задрожатъ, да и паду в лямке среди пути ницъ лицем, что пьяной; и озябше, вставъ, еще попойду столько же, и паки упаду.

Бился такъ много, блиско полуночи. Скиня с себя мокрое платье, вздѣлъ на мокрую рубаху сухую тонкую тафтяную бѣлыю шубу и взлѣз на вершину древа, уснулъ. Поваляся, пробудился, – ано все замерзло, и базлуки на ногах замерзли, шубенко тонко, и животъ озябъ весь. Увы, Аввакумъ, бѣдная сиротина, яко искра огня угасает и яко неплодное древо посѣкаемо бывает, только смерть пришла. Взираю на небо и на сияющия звѣзды, тамо помышляю Владыку, а самъ и прекреститися не смогу: весь замерзъ. Помышляю, лежа: «Христе, свѣте истинный, аще не ты меня от безгоднаго сего и нечаемаго времени избавишь, нѣчева мнѣ стало дѣлать, яко червь исчезаю!» А сѣ согрѣяся сердце мое во мнѣ, ринулся с мѣста паки к нартѣ и на шею, не помню как, взложилъ лямку, опять потащил. Ино нѣтъ силки. Еще версты с четырѣ до двора, – покинул, и не хотя, все, побрел один. Тащилъся с версту да и повалился, только не смогу; полежавъ, еще хощу побрести, ино ноги обмерзли, не смогу подымать; ножа нѣтъ, базлуков отрѣзать от ногъ нѣчемъ. На колѣнях и на руках ползъ с версту. Колѣни озябли, не могу владѣть, опять легъ. Уже дворъ и не само далеко, да не могу попасть; на гузнѣ помаленьку ползу. Кое-какъ и доползъ до своея конуры. У дверей лежу, промолыть не могу, а отворить дверей не могу же.

К утру уже встали, уразумѣвъ, протопопица втащила меня, бытто мертвова, в ызбу; жажда мнѣ велика – напоила меня водою, разболокши. Два ей горя, бѣдной, в ызбѣ стало: я да корова немощная, – только у нас и животов было, – упала на водѣ под ледъ, изломався, умирает, в ызбѣ лежа. В двацети в пяти рублях сия нам пришла корова, робяткам молочка давала. Царевна Ирина Михайлова ризы мнѣ с Москвы и всю службу в Тоболескъ прислала 253, и Пашковъ, на церковной обиход взявъ, мнѣ в то число коровку ту было дал; кормила с робяты год-другой. Бывало и с сосною, и с травою молочка тово хлебнешь, так лехче на брюхе.

Плакавъ, жена бѣдная с робяты зарѣзала корову и истекшую кровь ис коровы дала найму-казаку, и онъ приволок мое с рыбою нарту.

На обѣде я едше, грѣх ради моих, подавился – другая мнѣ смерть! С полчаса не дышалъ, наклонясь, прижавъ руки, сидя. А не кусомъ подавился, но крошечку рыбки положа в ротъ: вздохнулъ, воспомянувъ смерть, яко ничтоже человѣкъ в житии семъ, а крошка в горло и бросилась да и задавила. Колотили много в спину, да и покинули; не вижу ужъ и людей, и памяти не стало, зѣло горько-горько в то время было. Ей, горька смерть грѣшному человѣку! Дочь моя Агрепѣна 254была невелика, плакавъ, на меня глядя, много, и, никто ея не учил – робенокъ, розбѣжався, локтишками своими ударилась в мою спину, – и крови печенье из горла рыгнуло, и дышать сталъ. Большие промышляли надо мною много и без воли Божии не могли ничево здѣлать; а приказал Богъ робенку, и онъ, Богомъ подвизаем, пророка от смерти избавил. Гораздо невелика была, промышляет около меня, бытто большая, яко древняя Июдифь о Израили, или яко Есвирь о Мардохѣе, своем дядѣ, или Девора мужеумная о Вараце 255.

Чюдно гораздо сие, старецъ: промыслъ Божий робенка наставил пророка от смерти избавить!

Дни с три у меня зѣлень горькая из горла текла, не могъ ни есть, ни говорить. Сие мнѣ наказание за то, чтоб я не величался пред Богом совѣстию своею, что напоил меня среди озера водою. А то смотри, Аввакумъ: и робенка ты хуже, и дорогою было, идучи, исчезнут; не величайся, дурак, тѣмъ, что Богъ сотворит во славу свою чрез тебя какое дѣло, прославляя свое пресвятое имя. Ему слава подобает, Господу нашему Богу, а не тебѣ, бедному, худому человѣку. Есть писано во пророцѣхъ, тако глаголет Господь: Славы своея иному не дам 256. Сие реченно о лжехристах, нарицающихся богомъ, и на жиды, не исповѣдающих Христа Сыном Божиимъ. А инъдѣ писано: Славящия мя – прославлю 257. Сие реченно о святых Божиих; егоже хощет Богъ, того прославляетъ.

Вотъ смотри, безумнѣ, не сам себя величай, но от Бога ожидай; какъ Богъ хощетъ, так и строит. А ты-су какой святой: из моря напился, а крошкою подавился! Только б Божиим повелѣнием не ребенок от смерти избавил, и ты бы, что червь: был, да и нѣтъ! А величаесся, грязь худая: я-су бѣсов изгонял, то, се дѣлал, – а себѣ не могъ помощи, только бы не робенок! Ну, помни же себя, что нѣтъ тебя ни со што, аще не Господь что сотворит по милости своей, ему же слава.

О сложении перъст.

Всякому убо правовѣрну подобаетъ крѣпко перъсты в рукѣ слагая держати и креститися, а не дряхлою рукою знаменатися с нерадѣнием и бѣсов тѣшить. Но подобаетъ на главу, и на брюхо, и на плеча класть рука с молитвою, еже бы тѣло слышало, и, умомъ внимая о сих тайнах, крестися. Тайны тайнам в руке перъсты образуютъ, сице разумѣй. По преданию святых отецъ подобаетъ сложите три перъста, великий, и мизинец, и третий, подлѣ мизинаго, всѣхъ трехъ концы вкупе, – се являет триипостасное Божество, Отца, и Сына, и Святаго Духа; таже указателный и великосредний, два сия, сложити и единъ от двухъ, великосредний, мало наклоните, – се являетъ Христово смотрение Божества и человѣчества. Таже вознести на главу, – являетъ Умъ нерожденный: Отецъ роди Сына, превѣчнаго Бога, прежде вѣкъ вѣчныхъ. Таже на пупъ положите, – являет воплощение Христа, Сына Божия, от святыя Богоотроковицы Марии. Таже вознести на правое плечо, – являетъ Христово вознесение и одесную отца сѣдѣние и праведных стояние. Таже на лѣвое плечо положити, – являет грѣшных от праведных отлучение, и в муки прогнание, и вѣчное осуждение 258.