Низами Гянджеви - Хосров и Ширин

На обливных горшках узоры рассмотри:

То — жены; ясный блеск, да мерзостно внутри.

И верности искать в миру, что полон яда,

У сабли, у коня, у женщины — не надо.

Мужскую верность ты жене не вложишь в грудь.

Промолвил «женщина» — о верности забудь.

Мужчины ищут путь, что служит им защитой.

Но в женах не найдут игры они открытой.

Из левого бедра мы вышли. Должен знать.

Что в левой стороне вам правой не сыскать.

Что тянешься к Ширин? Она не знает бога.

Тебе лишь бедами грозит ее дорога.

Узнаешь ревность ты, она — пучина бед.

Когда ж ты не ревнив, ты не мужчина, нет!

Так шествуй же один — и, лилии подобно,

Веселое чело ты вознеси свободно».

И молвит Мариам с горячностью большой:

«Клянусь я разумом и мудрою душой,

И кесаря венцом, и шахиншаха саном, —

Коль двинется Ширин к прекрасным нашим странам,

Петлею мускусной тоску я утолю

Тобой обижена, себя я удавлю.

Пусть ей меж голых гор чертог послужит кровом.

Ведь населенных мест не видеть лучше совам».

Из речи Мариам Хосров постиг одно:

Двум женщинам вовек ужиться не дано.

Он после речь свою с конца другого строил,

Терпенье проявил и ласковость утроил.

И приезжал Шапур к Хосрову; из долин

Печальных привозил он вести о Ширин.

И возвращался он с уловкою привычной.

От кровопийцы вез ответ он горемычной.

Ширин такой игре дивится: столько дней

Томленья сносит шах, все думая о ней!

Все ж сердцем ведала: его любовь — не ржава,

Но в терпеливости нуждается держава.

Шапуру вымолвил однажды властелин:

«Доколе тосковать я должен о Ширин?

Ты в башню Лунный свет введи ночной порою,

И словно лал в ларце я там его укрою.

Свой возвратив престол, державу берегу

И быть с желанною открыто не могу.

Страшусь, что Мариам в неистовой печали

Сама себя распнет, как их Ису распяли.

Для сладостной Луны не лучше ль — посмотри —

Мне тайным другом быть; так дружатся пери.

Хоть на ее пути свои обжег я ноги,

Хочу ее беречь, как руку, что в ожоге.

Коль явно все свершу, жене не угодив, —

Вмиг, дива оседлав, она мелькнет, как див».

«Спокоен будь, — сказал художник островзорый, —

Я начерчу тебе китайские узоры».

И прибыл к замку он. Был замок — пенный шквал,

Шквал, что не пену вод, а пену вин взвивал.

Склонясь перед Ширин, сказал Шапур с участьем,

Что следует порой заигрывать со счастьем.

«Чтоб гнаться за тобой, есть Рахш, но остриям

Царевых стрел сверкать мешает Мариам.

Он должен чтить ее. Он молвил мне угрюмо:

«В том клятву шахскую я дал владыке Рума».

Так выйди же со мной, мы сядем на коней,

В укромной башне ждут, — и мы помчимся к ней.

Будь с милым, час назначь утехи, а не плача.

Сумеешь — улетит соперницы удача».

Кумир в безлюдье злом, в злой пустоте Луна,

Что вся изнемогла, что все была одна,

Вскричала гневная, блестя очами строго:

«Стыдись речей своих, не ведающий бога!

Сомкни уста! Мой мозг ты словно сжечь готов!

Молчи! Достаточно безумных этих слов.

Дано тебе сверло, да не для всех жемчужин!

Не каждый помысел с умелой речью дружен!

Не к каждому ручью отыщется стезя!

Пусть руки могут все, — всего свершить нельзя!

Ты справедливым был? Об этом я не знаю.

Что ты несправедлив, теперь я понимаю.

Пусть удалит господь тебя от низких дел!

Пускай рассудок твой укажет им предел!

Ты царства моего лишил меня, а ныне

Взомнил души лишить — последней благостыни.

Как лют разбойник мой! Я — словно крепость, он

Метнул в нее огонь, — и мой напрасен стон.

Я здесь, а там к другой спешит душа Хосрова,

Базар любовный там он затевает снова.

Честь утекла моя, но не замочен он.

Как будто я — ничто, ничем он не смущен.

О, как дозволено разбойнику такому

Меня, достойную, предать бесчестью злому!

Нет! Он в бою со мной так разогнал коня,

Что с ним уже ничто не примирит меня!

Из замка мне бежать, когда б он был и раем,

Не должно, хоть судьбы мы будущей не знаем.

Хотя бы не Шалур, дочь кесаря пришла, —

Ее с позором бы из замка прогнала.

Что басни мне твердить! Ведь не хмельна я, право!

Меня не уловить играющим лукаво!

Да что царя хвалить иль слать ему хулу!

Господь! Ты знаешь все. Ты не прощаешь злу.

Молящему о том свои отдам я губы.

Нет, не берут халвы рукой такою грубой.

Весеннему цветку милей на землю пасть,

Чем в ветре осени метаться и пропасть.

Уж лучше, если псы на ловле схватят, — дабы

Не устрашатся львов, вгрызающихся в слабых.

Приди, все сам скажи и сам ответ мне дай.

Есть ноги у тебя, других не утруждай.

Лев, чей умелый лов народ повсюду славит,

Лишь на своих ногах весть о себе доставит.

Ты ноги мне связал. Своих не мучишь ног.

Ты шлешь ко мне других, хоть сам прийти бы мог.

Не на чужих плечах свои таскаю грузы.

Не зубы посланных перегрызают узы.

Долготерпенья жар горит в моей крови.

Меня «Красавицей Терпенья» ты зови.

Но и в чужом краю, вдали родного дома,

Вольна в поступках я, с неволей незнакома».

Но хоть упрек Ширин о камни бьют стекло,

Смиряет сердолик ее упреков зло.

Весь гнев ее слова излили на Шапура, —

И сердцу легче вновь; взглянув не так уж хмуро,

Шапуру молвила: «О, ты красноречив,

И речь твоя течет, как плавных вод прилив.

Когда приветствовать ты шаха будешь снова,

То передай ему… мое послушай слово:

«Так говорит Ширин: неверный! Не поймет

Моя душа, где речь мне сладкая, как мед?

Я мнила, что бродить не суждено мне сиро, —

Ты ж покупателем другого стал кумира.

Я прошлый облик твой в душе не берегу,

Ведь сердце отворил ты моему врагу.

Да от неправых дел твой дух влечется к правым!

Да вспомнишь вздох Ширин ты сердцем нелукавым!

Ты — счастье спящее. С тобой ли мне дружить?

Ты — рок. Могу ли я с тобой в согласье быть?

Ведь я унижена. Зачем искать такую?

Ведь если я — раба, пошли мне отпускную.

Нет! Я тебе ровня! И мой возвышен трон.

Припомни, что мой рок тебе не подчинен.

Меня поставил вниз, но буду я другою.

Знай: на твои врата я обопрусь ногою.

Рассыплю зерна я кипящих слез, — и вмиг

На мой порог взбежишь; я твой услышу крик.

Ты на моей крови сад насаждал с усладой,

Плоды сбираешь ты. А я? Я — за оградой.

От твоего огня не стало мне теплей,

Но дымом взор мой жжешь все чаще ты и злей.

Как вероломен ты! Ведь ты мой стан разграбил.

И честь, принявши вновь свой царский сан, разграбил.

Ты был скитальцем, — я дружить с тобой хотела.

Ты дело совершил — и нет до Сладкой дела.

Меня ты вверг в позор; он тяжек и глубок.