Такис Вюргер - Клуб

Джон

По-моему, сбор помидоров в ноябре – это абсолютно тупая затея. Я пробежался по рыночной площади, остановился, посмотрел на мясистые томаты и вдохнул их аромат. А что, клевое словечко для помидоров – мясистые. Я оторвал от веточки помидор черри и съел его. Он был не очень вкусным – слишком поздний урожай.

Сегодня вечером я хотел приготовить что-нибудь для этого новенького из Германии. В общем, я хотел готовить, а он должен был это есть. Честно говоря, это была моя попытка ему понравиться. Я не был голубым, просто хотел понравиться ему как друг.

Я купил маш-салат, грибы вешенки, лук-шалот и кервель для винегрета. Потом отправился в магазин The Art of Meat и купил там толстый кусок говяжьего филе органического происхождения из Хартфордшира. Я всегда покупал мясо органического происхождения. По одной причине: промышленное содержание животных аморально и противно, а люди, которые поддерживают эту отрасль, это просто сукины дети. Кстати, и с нефтью то же самое. Почти все кремы для лица сделаны на основе нефти. Нефти!

Эх, как мясник вонзил свой нож в плоть и провел им по кости: ну и ну! Крутой нож.

В восемь часов позвонили в дверь. Ханс держал в руке бутылку белого вина, которую он купил в супермаркете – это я сразу заметил. Он сел на табуретку около плиты. На нем была крутая рубашка светло-голубого цвета из дорогого хлопка, наверное, это был гиза или си-айленд. Материал переливался на свету. Многие думают почему-то, что все дело в марке. Они несутся в Armani и покупают там дорогущие рубашки. Когда я был еще ребенком, портной моего отца объяснил мне, что дело только в качестве материала и ручной работе. Он, например, никогда не пришивал свои лейблы на сшитые им костюмы.

Моя кухня была оборудована газовой плитой и рабочей поверхностью, сделанной из мрамора. Это была лучшая кухня, которую я нашел в Кембридже. Стена была выкрашена в крутой серый цвет. Это был цвет Bone от фирмы Farrow&Ball.

Я отщипнул маш-салат, помыл его и встряхнул, нарезал лук-шалот и грибы. Поджарил грибы на масле. Это было сложно, потому что необходимо было поддерживать температуру ниже точки дымообразования.

Говяжье филе готовилось в форме в духовке при температуре 140 градусов Цельсия. Мне показалось, что мясо без поджарки больше будет походить по вкусу на мясо. Такой способ приготовления минимизировал количество жира. Я достал мясо из духовки, когда температура внутри достигла 58 градусов.

– Ты хорошо готовишь, – сказал Ханс.

Как часто я уже слышал эти слова? В Кембридже едва ли кто-то умел готовить. Студенты были избалованы, потому что выросли в свое время в интернатах. У меня однажды была няня из Франции. Она меня этому и научила, но это уже другая история.

Я смешал ингредиенты для соуса, осторожно добавил грибы и лук-шалот, намазал маслом мясо, посыпал сверху крупную морскую соль и измельченный перец, нарезал филе толстыми пластинами и накрыл все на стол. À la minute, мать вашу.

И только потом я сказал:

– Я был вчера в клубе Питта, бро. Твое имя стояло в книге.

Как же круто было произнести это и наблюдать за тем, как изменилось его лицо. У Ханса были классические черты лица и волосы, до которых хотелось дотронуться.

Он уставился на меня и ничего не сказал в ответ. Поэтому я просто продолжил:

– Ангус Фарвэлл предложил твою кандидатуру. Я тоже поставил свою подпись.

Мясо получилось нежным и пряным, салат тоже был очень вкусным.

Этот Ханс Штихлер нравился мне все больше. На вид тихий малый, но на ринге он боксировал, как зверь. Иногда мы делили с ним одну боксерскую грушу. Мы немного разговаривали друг с другом, но я чувствовал, что между нами налаживается связь. Точнее, я надеялся, что это так. Молчание – это чрезвычайно стильно. Я всегда так думал.

– Еще мяса, Ханс?

– О, оно такое вкусное.

– Спасибо.

– А у тебя есть немного хлеба? – спросил он.

– Ты ешь хлеб?

Ханс посмотрел на меня большими глазами.

– А ты нет? – спросил он.

– А ты не задумывался, насколько глютен опасен для твоей пищеварительной системы? Одно только брюшко, которое у тебя появится, чего стоит. Полба еще ничего, но с тех пор, как все стали выпекать хлеб из генетически измененной пшеницы, я бы к нему даже не прикоснулся.

Боже, как он посмотрел на меня! Больше Ханс ничего не говорил, но мы понимали друг друга и без слов.

Поздно вечером, когда он ушел, я вылил остатки дешевого белого вина в раковину, выбросил шелуху от лука в мусорное ведро, убрал посуду в посудомоечную машину и вытер мраморную поверхность стола. Для полноты картины я выпил еще полбутылки шампанского. В коричневом бумажном пакете с рынка я нашел кервель. Совсем забыл его достать. Заглянув в пакет, я почувствовал сильный прилив энергии. Нужно было как-то от нее избавляться. Вечер получился замечательным, но вот кервель мне придется выбросить, потому что завтра он просто завянет. Я ненавидел выбрасывать вещи.

Мрамор – достаточно крепкий материал, это знает каждый ребенок.

Я взял за ножки табуретку, на которой сидел Ханс, и начал бить ей по мраморной поверхности. Снова и снова. Пока дерево не раскололось.

Ханс

Пока шел вниз по Касл-стрит, я чувствовал прикосновение хлопка к своей коже и смотрел на то место на левой манжете, откуда портной вырезал инициалы.

Я прошел мимо колледжа и свернул на улицу Иисуса. В ночи клуб Питта светился белым светом. Перед входом в клубный дом стояли четыре ионические колонны, поддерживающие крышу. Я положил руку на одну из холодных колонн. Дом был похож на храм, и я, как никогда, почувствовал острое желание принадлежать к этому миру. На какое-то мгновение я попытался убедить себя, что это желание было вызвано поручением Алекс. Но, собственно, я знал, что оно возникло во мне гораздо раньше.

Мне нужно было спешить домой. До утра я еще должен был написать эссе о Карле Марксе. Мне понравилась сама постановка вопроса: По сравнению с немецкой философией, которая спускается с неба на землю, здесь все идет наоборот – от земли к небу. Дискутируйте, господа студенты!

Ангус

Челси – это окна, залитые светом, высокие изгороди, подъезды к домам по дорожкам с белым гравием. Я почти не ощущал Лондона. Думаю, что именно поэтому мне всегда здесь нравилось.

Пока я не попал в интернат, я жил на вилле в Сомерсете. Ночная тишина, аромат цветов по утрам, ожидание того дня, когда будут отжимать первый виноградный сок. Таким было мое детство.

Было время, когда бетон и мерцающие огни Лондона вводили меня в депрессию. Метро – это грехи цивилизации. Ты стоишь там как свинья, перед тем как ее отправят на скотобойню, вдыхаешь запахи чужих людей. Там всегда слишком жарко, всегда кто-то чихает. Это самый вульгарный из всех видов транспорта, которые я знаю. Когда я думаю о лицах людей, выходящих из вагонов метро, меня накрывает плохое настроение.