Такис Вюргер - Клуб

Пожилой мужчина сощурился и склонился над страницей. Не поднимая глаз, он сказал, что не знает – некоторые клубы даже старше, чем он сам.

Мне нужно было спешить на лекцию о теории игр и рыночных моделях, очень важную для человека, который хотел стать банкиром-инвестором. Я пожал мужчине руку, слегка поклонился, поблагодарил его и покинул магазин.

Райдер

Я работаю каждый день, даже по воскресеньям – тогда я веду бухгалтерию. Я считаю, что человек, который не работает, не живет. Люди не должны забывать, кто они. Думаю, что причина, по которой Англия не такая, какой она была раньше, заключается в том, что люди забыли, где их место.

Я еще немного посмотрел в книгу с образцами галстуков. Это было около сорока лет назад, но я очень хорошо помню, как молодой человек со светлыми длинными волосами вошел в магазин и хотел посмотреть книгу. Он был дружелюбным, выглядел элегантно, у него была прямая осанка. Он взял образец ткани со страницы и, не спрашивая разрешения, сунул его во внутренний карман своего пиджака. Я помню желтую бабочку, которая была вышита на шелке, и улыбку мужчины, потому что он улыбался, когда положил мне на стол конверт с пачкой двадцатифунтовых купюр и сказал при этом, что клуб в дальнейшем хотел бы отказаться от всякой публичности. Я понял, что передо мной была старая Англия, и одновременно понял, что не хотел знать, что это за клуб и почему образец материала находился в кармане пиджака этого мужчины. Существовали вещи, придуманные для таких мужчин, как я, и этот клуб к ним никак не относился. И поэтому мне, как гордому английскому трудящемуся, необходимо было забыть и про клуб, и про конверт с деньгами, а если бы мне это не удалось, мне пришлось бы просто молчать.

Ханс

Портной из Вены приехал на виллу Фарвэллов в Челси. Это был австриец со светлыми волосами на макушке и в круглых очках. Фарвэлл позволил мне самому принимать решение по костюму, кроме размера карманов. Он сказал, что мужчине нужны большие карманы, так как никогда не знаешь, что найдешь.

Я сидел в библиотеке рядом с комнатой Шарлотты и провел много времени, подбирая ткань. Я не подозревал раньше, каким разным может быть черный цвет. А Фарвэлл сказал мне, что все это, собственно, было серым, а не черным. Черного, как он утверждал, не существует в природе, это все иллюзия. В итоге я выбрал материал иссиня-черного цвета.

– Как твои волосы, – сказала Шарлотта.

Я не заметил, как она вошла в комнату и села на стол позади меня. Рядом с ней стоял кожаный чемодан.

– Нам нужно ехать в Сомерсет, – сказала она. – Весной там волшебно, тебе просто необходимо увидеть яблоневые сады, покрытые инеем. Если мы поедем на «ягуаре», то через три часа можем уже оказаться там.

Ангус Фарвэлл кивнул головой в знак согласия.

– Ты согласен? – спросила Шарлотта.

– Да, – ответил я.

Шарлотта ехала медленно, включив бельгийский шансон. Машина была старая, но музыкальная система была вполне современной. Музыка мне понравилась. Когда мы покинули автостраду и увидели холмы Сомерсета в сумерках, Шарлотта начала петь хриплым, низким голосом. Это было так красиво, что я не осмелился смотреть на нее. За окнами тянулся бледно-зеленый фон, и у меня было только одно желание – чтобы мы ехали так бесконечно долго.

Казалось, что дорога ей хорошо знакома. Когда она свернула налево, к аллее, вдоль которой росли голые деревья, мне стало интересно, куда мы едем. На указателе было написано «Усадьба». Я не знал этого слова. Аллея вела к музею, расположенному в двухэтажном особняке девятнадцатого века. Стены были бледно-желтого цвета, окна с белыми ставнями располагались в два ряда, и венчала все это шиферная крыша. Фасад дома украшали две башни и колонный портик, рядом с которым высилась статуя святого Михаила. Одной ногой он попирал Сатану, занеся меч над его головой.

Я никогда не интересовался музеями, знал только, что Шарлотта изучает историю искусств, но втайне надеялся, что мы не останемся здесь надолго. Интересно, как отреагирует ее шведский дружок, когда узнает, что она посещает музеи в Сомерсете вместе со мной. Эта мысль не давала мне покоя, и с тех пор как мы сели в эту машину, мое сердце колотилось, как бешеное.

Мы прошли через залы на первом этаже, рассматривая картины, развешенные на стенах. Она остановилась рядом с портретом полной, рыжеволосой женщины.

– Тебе не кажется, что я на нее похожа? – спросила Шарлотта.

Я покачал головой. Перед лестницей на второй этаж висела цепочка с табличкой «Прохода нет». Шарлотта перелезла через нее и побежала наверх. Я оглянулся и, никого не увидев, побежал вслед за ней, пока не остановился у конца лестницы, перед дверью из белого лакированного дерева. Шарлотта вытащила из кармана ключи.

– Ты что делаешь? – прошептал я.

Она толкнула дверь и взяла мою руку легким, естественным движением.

– А разве папа не рассказывал тебе, что это его дом?

Она сделала реверанс и пошла по комнатам, стаскивая с мебели белые покрывала. Потолки в комнатах были пятиметровые, вся мебель выполнена из светлого дерева.

– Это яблоня, – сказала Шарлотта.

На кроватях не было матрасов. В каждой из комнат находился камин, который выглядел так, будто его давно не использовали. На секретере стояли фотографии в серебряных рамках. На одной из них была белокурая девушка – должно быть, Шарлотта.

Вечером мы прогулялись две мили пешком до деревни. В пабе Шарлотта съела порцию яблочного крамбла со взбитыми сливками и выпила сидр из яблок, выращенных за их особняком. Я пил черный чай без молока и тогда принял решение прекратить заниматься боксом после этого сезона. Хозяин вспоминал истории о Шарлотте и рассказал о том, как она, будучи маленькой девочкой, во время сбора урожая сидела в кабине водителя трактора со своей игровой консолью Gameboy в руке, а потом пила свежевыжатый сок прямо из-под крана. Шарлотта дала ему слишком много чаевых.

Было уже поздно, когда мы возвращались обратно, на полях лежал туман. Шарлотта сказала, что будь она здесь одна, то сейчас ей стало бы страшно. Она запустила руку мне под пальто и, обняв за талию, сказала, что я слишком худой. Как борзая, сказала она. Мы шли рядом, оба погруженные в свои мысли.

– Расскажи мне какую-нибудь историю о себе, Ханс, – попросила она.

Мне нравилось, когда она называла меня Хансом. Многие боксеры и парни из клуба Питта звали меня просто Штихлер.

В конце дороги уже видна была усадьба, единственное светлое пятно на фоне ночного неба. Я думал о том, какие мы с Шарлоттой разные.

– Мои родители умерли, – произнес я.

Я не хотел говорить об этом и не знал, зачем вообще это сказал. Мои пальцы вцепились в подкладку кармана пальто. Я боялся, что Шарлотта может задать вопрос, на который я не захочу отвечать. Но она шла рядом со мной и молчала. Я чувствовал ее теплую руку на своей талии и был благодарен ей за то, что она обнимала меня.