Джон Ирвинг - Дорога тайн

Хуан Диего не садился за руль – и никогда не сядет. Его правая ступня была вывернута под неудобным углом для того, чтобы нажимать на педаль газа или тормоза. Хуану Диего однажды разрешили поводить машину, но, когда он оказался за рулем, рядом с ним на место пассажира села Флор – Флор была единственным водителем в семье; Эдвард Боншоу отказался водить машину. В тот первый раз Хуан Диего ухитрился одновременно нажать на педаль тормоза и на педаль газа. (Что естественно, если ваша правая ступня вывернута на отметку «два часа».)

– Все, приехали, – сказала ему Флор. – Теперь в нашей семье двое не умеют водить.

И конечно, в Вест-Хай было несколько учеников, которые считали абсурдом, что у Хуана Диего нет водительских прав; то, что он не умел водить машину, делало его еще большим изгоем, чем хромота или мексиканское происхождение. То, что он не был водителем, указывало на его странность – на точно такую же странность, какую, по мнению некоторых учеников в Вест-Хай, представляли собой приемные родители Хуана Диего.

– Твоя мамка, или как она там себя называет, бреется? Я имею в виду лицо – ее гребаную верхнюю губу, – сказал Хуану Диего белокурый розовощекий парень.

У Флор были малоприметные усики – не то чтобы они выглядели самым ее мужским признаком, но все-таки они были различимы. Большинство подростков в средней школе не хотят выделяться; они также не хотят, чтобы их родители выделялись. Но, к чести Хуана Диего, он никогда не стеснялся сеньора Эдуардо и Флор.

– Это самое большее, на что способны гормоны, – сказал Хуан Диего блондину. – Может, ты заметил, что у нее очень маленькая грудь. Это тоже гормоны – есть предел тому, на что способны эстрогены. Вот что я знаю.

Розовощекий парень не ожидал от Хуана Диего такой откровенности. Казалось, Хуан Диего победил в этом эпизоде, но обидчикам не нравится проигрывать.

Блондин не отступал.

– А вот что я знаю, – сказал он. – Твои так называемые мамка и папка – геи. Та, что повыше, одета как женщина, но у них обоих есть члены – вот что я знаю.

– Они усыновили меня, они любят меня, – ответил Хуан Диего этому мальчишке, поскольку сеньор Эдуардо велел ему всегда говорить правду. – И я люблю их – вот что я знаю, – добавил Хуан Диего.

В старших классах не всегда выигрываешь в таких ситуациях, но если ты не пасуешь, то в конце концов можешь и выиграть, – так всегда говорила Флор Хуану Диего. Потом он пожалеет, что не был до конца искренен с Флор и сеньором Эдуардо в том, как его задирали и почему.

– Она бреет лицо, – сказал Хуану Диего розовощекий блондин, – она хреново справляется со своей гребаной верхней губой, кем бы или чем бы там она ни была на самом деле.

– Она не бреется, – сказал Хуан Диего. Он провел пальцем по контуру своей верхней губы так, как это делала Лупе, когда цеплялась к Ривере. – След от усиков всегда остается. Сделать больше эстрогены не способны, как я уже говорил.

Много лет спустя, когда Флор заболела и ей пришлось отказаться от эстрогенов и у нее снова начала расти борода, Хуан Диего брил ее лицо и вспоминал светловолосого розовощекого обидчика. Может, когда-нибудь я снова его увижу, подумал Хуан Диего.

– Кого еще раз увидишь? – спросила его Флор. Флор не умела читать мысли, и Хуан Диего понял, что, должно быть, проговорился вслух.

– О, ты его не знаешь, я даже не знаю, как его зовут. Просто парень, которого я помню со школы, – ответил Хуан Диего.

– Я больше не хочу никого видеть, особенно из старших классов, – сказала Флор. (И уж точно не из Хьюстона, подумал Хуан Диего во время бритья, напрягшись, чтобы не произнести эту мысль вслух.)

Когда Флор и сеньор Эдуардо умерли, Хуан Диего вел курс писательского мастерства в Айове, где он когда-то учился, – по программе магистра изящных искусств. После того как Хуан Диего покинул свою комнату на втором этаже двухэтажной квартиры на Мелроуз-авеню, он больше не жил на том берегу реки Айовы.

Он снимал несколько скучных квартир рядом с главным кампусом и старым Капитолием – всегда недалеко от центра Айова-Сити, потому что он не водил машину. Он ходил – точнее сказать, хромал. Его друзья-коллеги и студенты еще издали или глянув из проезжающей машины легко узнавали его по этой хромоте.

Как и большинство «безлошадников», Хуан Диего не знал точного адреса тех мест, куда его отвозили; если Хуан Диего самолично не хромал туда, если он был всего лишь пассажиром в чьем-то автомобиле, он никогда не мог сказать, где это место и как туда добраться.

Так было и с семейным участком Боншоу на кладбище, где должны были похоронить Флор и сеньора Эдуардо – вместе, как они и просили, и с прахом Беатрис, который мать Эдварда Боншоу сохранила для него. (Сеньор Эдуардо хранил прах своей дорогой собаки в банковской ячейке в Айова-Сити.)

Миссис Додж со своими связями в Коралвилле точно знала, на каком кладбище находится участок Боншоу: не в Коралвилле, а «где-то на окраине Айова-Сити». (Так это описывал сам Эдвард Боншоу – он тоже не был водителем.)

Если бы не миссис Додж, Хуан Диего не узнал бы, где похоронены его любимые приемные родители. А после смерти миссис Додж именно доктор Розмари возила Хуана Диего на неведомое ему кладбище. Эдвард Боншоу и Флор, как и хотели, получили одно надгробие со строкой из последнего монолога шекспировской пьесы «Ромео и Джульетта», которую любил сеньор Эдуардо. Айовца больше всего волновали трагедии, с которыми сталкиваются молодые люди. (Флор признавалась, что эта пьеса ее не очень-то трогала. И все же Флор уступила своему дорогому Эдуардо в вопросе их законной общей фамилии и надписи на могильном камне.)

ФЛОР & ЭДВАРД БОНШОУ

«ПРИНОСИТ ЭТО УТРО

С СОБОЙ МРАК ТИШИНЫ».

АКТ 5, СЦЕНА 3

Таким текстом было отмечено надгробие. Пожелание сеньора Эдуардо вызовет возражения у Хуана Диего.

– Разве вы не хотите указать хотя бы, что это Шекспир, если уж не уточнять, что именно из Шекспира? – спрашивал читатель свалки у айовца.

– Думаю, что это не важно. Кто знает Шекспира, и так узнает, а кто не знает… ну, тот не узнает, – размышлял Эдвард Боншоу, лежа с катетером Хикмана на голой груди, который при этом поднимался и опускался. – И никто не должен знать, что прах Беатрис похоронен вместе с нами, согласен?

Ну, положим, Хуан Диего должен это знать. Как и доктор Розмари, которая также знала, откуда взялась отстраненность ее друга-писателя, – ведь для постоянных отношений надо брать на себя ответственность. В текстах Хуана Диего, которые Розмари тоже знала, действительно было важно, откуда что возникло.

Действительно, доктор Розмари Штайн толком не знала мальчика из Герреро – ни как сборщика мусора, ни как упорного читателя свалки. Но она видела, что Хуан Диего упорен; в первый раз это ее удивило – он был такой миниатюрный, такой хрупкий, да еще хромоногий.