Джон Ирвинг - Дорога тайн

– Чудо-девочка, – сказал патологоанатом хозяину свалки. – Она могла бы стать рок-звездой.

– Как она может стать рок-звездой? – спросил его Ривера. – Никто, кроме ее брата, не может ее понять!

– Никто толком не знает, что поют рок-звезды. Разве можно разобрать тексты? – спросил патологоанатом.

– Есть причина, по которой идиот, делающий вскрытие, проводит всю свою жизнь с мертвецами, – лопотала Лупе.

Но рок-звездная тема отвлекла Риверу от носа. El jefe вынес мешки с трупами на погрузочную платформу, а потом осторожно положил их в кузов своего грузовика, где Диабло немедленно обнюхал тела.

– Не позволяй Диабло кататься по телам, – сказал Ривера Хуану Диего; дети свалки и Ривера знали, как собака любит кататься по всему мертвому.

Хуан Диего ехал на basurero в кузове грузовика вместе с Эсперансой, el gringo bueno и, разумеется, с Диабло.

Лупе сидела в кабине грузовика вместе с Риверой.

– Иезуиты придут сюда, вы же знаете, – говорил судебный медик хозяину свалки. – Они придут за овцой из своего стада – за Эсперансой.

– Эти дети отвечают за свою мать – передайте иезуитам, что дети свалки – стадо Эсперансы, – сказал Ривера судмедэксперту.

– Знаете, эта маленькая девочка могла бы выступать в цирке, – сказал патологоанатом, указывая на Лупе, уже сидевшую в кабине.

– И делать что? – спросил его Ривера.

– Люди платили бы за то, чтобы послушать, как она говорит! – сказал патологоанатом. – Ей даже не придется петь.

Позже Хуана Диего будет мучить мысль о том, как этот разговорившийся патологоанатом в резиновых перчатках, запятнанных смертью и вскрытиями, умудрился упомянуть цирк в морге Оахаки.

– Поезжай! – крикнул Хуан Диего Ривере; мальчик забарабанил в кабину грузовика, и Ривера отъехал от погрузочной платформы. День был безоблачным, небо – чистым и ярко-голубым. – Не катайся на них – не смей! – прикрикнул Хуан Диего на Диабло, но пес просто сидел в кузове, наблюдая за живым мальчиком и даже не обнюхивая тела.

Вскоре ветер высушил слезы на лице Хуана Диего, но ветер не позволял ему услышать, что говорила Лупе Ривере в кабине грузовика. Хуан Диего слышал только пророческий голос сестры, но не ее слова; а она все говорила и говорила о чем-то. Хуан Диего подумал, что она лопочет о Грязно-Белом. Ривера отдал коротышку одной семье в Герреро, но собака размером с грызуна продолжала возвращаться в хижину el jefe – без сомнения, в поисках Лупе.

Теперь Грязно-Белый исчез; естественно, Лупе без всякой жалости обвиняла в этом Риверу. Она говорила, что знает, куда пойдет Грязно-Белый, – она имела в виду, куда пойдет умирать маленькая собачка. («Щенячий приют» – так она называла это место.)

Из кузова пикапа Хуан Диего слышал только обрывки разговора хозяина свалки с Лупе. «Раз ты так говоришь», – время от времени перебивал девочку el jefe – или: «Я и сам не сказал бы лучше, Лупе…» И так всю дорогу до Герреро, где уже были видны отдельные клубы дыма. На свалке, что была уже недалеко, горело несколько костров.

Обрывки этого нераспознанного разговора напомнили Хуану Диего изучение литературы с Эдвардом Боншоу в одном из звуконепроницаемых читальных залов в библиотеке «Niños Perdidos». То, что сеньор Эдуардо подразумевал под изучением литературы, представляло собой чтение вслух: айовец начинал с того, что он называл «романом для взрослых»; таким образом, они вместе могли определить, уместна ли книга для возраста мальчика. Естественно, между ними возникали разногласия относительно вышеупомянутой уместности или неуместности.

– А вдруг она мне действительно нравится? Вдруг я уверен, что если мне разрешат ее читать, то я ее прочту от корки до корки? – спрашивал Хуан Диего.

– Это еще не значит, что книга тебе подходит, – отвечал Эдвард Боншоу четырнадцатилетнему мальчику. Или же сеньор Эдуардо делал паузу в чтении вслух, объясняя Хуану Диего, что пытается пропустить какой-то сексуальный момент.

– Вы подвергаете цензуре сексуальную сцену, – говорил мальчик.

– Я не уверен, что она уместна, – отвечал айовец.

Они вдвоем остановились на Грэме Грине; вопросы веры и сомнения в ней были явно на переднем плане у Эдварда Боншоу, если не единственной причиной его самобичевания, и Хуану Диего нравились сексуальные темы Грина, хотя автор был склонен подавать секс завуалированно или иносказательно.

Так и проходило изучение литературы: Эдвард Боншоу начинал читать роман Грина вслух, затем Хуан Диего читал дальше самостоятельно; наконец, взрослый и мальчик обсуждали содержание книги. В части обсуждения сеньор Эдуардо увлеченно цитировал конкретные отрывки и спрашивал у Хуана Диего, что имел в виду Грэм Грин.

Одна фраза в «Силе и славе» вызвала длительную и продолжительную дискуссию о ее значении. У ученика и учителя были противоположные представления на этот счет: «В детстве всегда бывает минута, когда дверь распахивается настежь и впускает будущее» [27].

– Как ты это понимаешь, Хуан Диего? – спросил Эдвард Боншоу мальчика. – Имеет ли Грин в виду, что наше будущее начинается в детстве и что мы должны обратить внимание на…

– Ну конечно, будущее начинается в детстве – когда же еще? – согласился Хуан Диего. – Но я думаю, что это чушь – говорить, будто есть одна такая минута, когда открывается дверь в будущее. Почему не может быть много минут? А Грин говорит, что есть только одна дверь? Как будто она действительно одна.

– Грэм Грин – не чушь, Хуан Диего! – воскликнул сеньор Эдуардо; ревнитель веры сжимал в руке какой-то маленький предмет.

– Я знаю о вашей кости для маджонга – вы не обязаны показывать ее мне снова, – сказал Хуан Диего схоласту. – Я знаю, знаю… вы упали, маленькая игральная кость «бамбук» порезала вам лицо. Вы истекали кровью, Беатрис лизала вас – вот как погибла ваша собака, в нее выстрелили и убили. Я знаю, знаю! Но разве в тот момент вы и захотели стать священником? Неужели дверь в будущее, где запрет секса на всю вашу оставшуюся жизнь, открылась только потому, что в Беатрис выстрелили? Вероятно, в вашем детстве были и другие моменты; вы могли бы открыть другие двери. Вы все еще можете открыть другую дверь, разве нет? Эта игральная кость от маджонга не должна была определить ваше детство и ваше будущее!

Смирение – вот что Хуан Диего прочел на лице Эдварда Боншоу. Миссионер, казалось, смирился со своей судьбой – с безбрачием, самобичеванием, священничеством, – и все это из-за падения с игральной костью, зажатой в его маленькой руке? Жизнь с самоизбиением и сексуальным воздержанием, оттого что жестоко застрелили его любимую собаку?

Хуан Диего увидел на лице Риверы такую же покорность судьбе, когда el jefe подогнал грузовик к лачуге в Герреро, в которой они жили как одна семья. Хуан Диего знал, каково это – не отвечать Лупе, просто слушать ее, независимо от того, понимаешь ее или нет.