Джон Ирвинг - Дорога тайн

Лупе всегда знала больше вас; Лупе, притом что ее никто не понимал, знала то, чего не знал никто другой. Лупе была ребенком, но спорила как взрослая. Она говорила вещи, которых даже не понимала; она произносила слова, которые «просто приходили» ей в голову, часто до того, как она осознала их.

Сожги el gringo bueno вместе с их матерью, сожги нос Девы Марии вместе с ними. Просто сделай это. Развей их прах в Мехико. Просто сделай это.

А еще был ревнитель веры Эдвард Боншоу, фонтанирующий Грэмом Грином (еще одним католиком, которого явно мучили вера и сомнения в ней), который притом утверждал, что есть только одна-единственная минута, когда дверь – одна-единственная гребаная дверь! – открывается и впускает гребаное будущее.

– Господи Исусе, – пробормотал Хуан Диего, вылезая из грузовика Риверы. (Ни Лупе, ни хозяин свалки и не подумали, что мальчик молится.)

– Минутку, – сказала Лупе.

Она целеустремленно направилась в сторону и исчезла за лачугой, которую дети когда-то называли домом. Она пошла пописать, подумал Хуан Диего.

– Нет, я не хочу писать! – отозвалась Лупе. – Я ищу Грязно-Белого!

– Она там пошла по-маленькому или за водяными пистолетами? – спросил Ривера; Хуан Диего пожал плечами. – Мы должны начать сожжение тел, пока иезуиты не добрались до basurero , – сказал el jefe .

Лупе вернулась с мертвым щенком в руках, она плакала.

– Я всегда нахожу их в одном и том же месте или почти в одном и том же, – всхлипывала она. Мертвый щенок – это был ее Грязно-Белый.

– Мы будем сжигать Грязно-Белого вместе с твоей матерью и хиппи? – спросил Ривера.

– Если бы меня сожгли, я бы хотела сгореть вместе со щенком! – закричала Лупе.

Хуан Диего подумал, что это стоит перевести, и перевел. Ривера не обратил внимания на мертвого щенка: el jefe терпеть не мог Грязно-Белого. Хозяин свалки, несомненно, испытал облегчение от того, что противный недоносок не был бешеным и не укусил Лупе.

– Мне жаль, что собака там не прижилась, – сказал Ривера Лупе, когда девочка села в кабину грузовика, положив мертвого щенка себе на колени.

Едва Хуан Диего снова оказался в компании с Диабло и трупами в мешках в кузове пикапа, как Ривера поехал к basurero ; там он подогнал грузовик к костру, который ярко пылал среди тлеющих куч.

Ривера чуть торопился, когда снимал с кузова два мешка и обливал их бензином.

– Грязно-Белый выглядит мокрым, – сказал Хуан Диего Лупе.

– Да, – сказала она, опуская щенка на землю рядом с мешками, в которых были Эсперанса и хиппи; Ривера с почтением побрызгал бензином на мертвую собачку.

Дети свалки отвернулись от огня, когда el jefe бросал трупы в мешках на раскаленные угли; внезапно пламя взметнулось к небу. Вскоре костер превратился в огромное пожарище, а Лупе все еще стояла спиной к нему. Ривера бросил маленького щенка в этот адский огонь.

– Я лучше отгоню грузовик, – сказал хозяин свалки.

Дети уже заметили, что боковое зеркало так и осталось разбитым. Ривера заявил, что никогда не заменит его; он сказал, что пусть его мучает воспоминание.

Как настоящий католик, подумал об el jefe Хуан Диего, наблюдая, как тот отъезжает подальше от внезапного жара погребального костра.

– Кто это настоящий католик? – спросила Лупе брата.

– Перестань читать мои мысли! – рявкнул Хуан Диего.

– Ничего не могу поделать, – пожала она плечами. Ривера все еще сидел в грузовике, когда Лупе сказала: – Сейчас самое время сунуть нос монстра в огонь.

– Не вижу в этом смысла, – буркнул Хуан Диего, но бросил отвалившийся нос Девы Марии в середину пожарища.

– А вот и они – как раз вовремя, – сказал Ривера, присоединяясь к ребятам, стоявшим на некотором расстоянии от этого пекла; им было видно, как к basurero мчится пыльный красный «фольксваген» брата Пепе.

Позже Хуан Диего подумал, что иезуиты, выпрыгивающие из маленького «фольксвагена», похожи на клоунов в цирке. Брат Пепе, два возмущенных священника – отец Альфонсо и отец Октавио – и, конечно, ошеломленный Эдвард Боншоу.

Вид погребального костра сам по себе свидетельствовал о том, о чем дети свалки молчали, но Лупе решила, что пение в данном случае будет уместным.

– В барабан тихо бейте и играйте на флейте, – пропела она. – И под траурный марш проводите ковбоя…

– Эсперанса не хотела бы сгореть на костре… – начал было отец Альфонсо, но хозяин свалки перебил его:

– Падре, именно этого хотели ее дети.

– Это то, что мы делаем с теми, кого любим, – сказал Хуан Диего.

Лупе безмятежно улыбалась; она наблюдала за поднимающимися, уплывающими далеко столбами дыма и вечно парящими стервятниками.

– «Там, в долине, отпойте и дерном укройте, – пропела Лупе. – Потому что я знаю вину за собою».

– Эти дети теперь сироты, – сказал сеньор Эдуардо. – Мы несем за них ответственность больше, чем когда-либо. Не так ли?

Брат Пепе не сразу ответил айовцу, а два старых священника просто переглянулись.

– А что сказал бы Грэм Грин? – спросил Хуан Диего Эдварда Боншоу.

– Грэм Грин! – воскликнул отец Альфонсо. – Только не говорите мне, Эдвард, что этот мальчик читал Грина…

– Как неуместно! – сказал отец Октавио.

– Грин едва ли подходит по возрасту… – начал было объяснять отец Альфонсо, но сеньор Эдуардо не хотел и слышать об этом.

– Грин – католик! – воскликнул айовец.

– Не очень-то, Эдвард, – сказал отец Октавио.

– Это Грин и подразумевает под «минутой»? – спросил Хуан Диего сеньора Эдуардо. – Это дверь в будущее – мое и Лупе?

– Эта дверь распахивается в цирк, – сказала Лупе. – Вот что будет дальше, вот куда мы направляемся.

Хуан Диего, разумеется, перевел это, еще до того, как спросил Эдварда Боншоу:

– Это наша единственная минута? Это единственная дверь в будущее? Это то, что имел в виду Грин? Вот так и заканчивается детство?

Айовец глубоко задумался, так же глубоко, как обычно, а он был человеком серьезным и вдумчивым.

– Да, вы правы! Совершенно правы! – вдруг сказала Лупе айовцу, касаясь его руки.

– Она говорит, что вы правы, что бы вы там ни думали, – перевел Хуан Диего Эдварду Боншоу, который продолжал смотреть на бушующее пламя.

– Он думает, что прах бедного уклониста будет возвращен на его родину, к его скорбящей матери, вместе с прахом проститутки, – сказала Лупе.

Хуан Диего перевел и это.

Внезапно в погребальном костре что-то зафырчало, и среди ярких оранжевых и желтых языков пламени вспыхнуло лезвие голубого огня, как будто загорелось какое-то химическое вещество, а может быть, лужа бензина.

– Видимо, это из-за щенка – он был такой мокрый, – сказал Ривера, когда они все уставились на ярко-синее пламя.

– Щенок? – воскликнул Эдвард Боншоу. – Вы сожгли собаку вместе с вашей матерью и этим милым юным хиппи? Вы сожгли еще и собаку в их огне?