Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века [calibre 3.46.0]

«Очень прошу Вас лично вызвать меня на допрос по делу троцкистской организации. Меня всё больше запутывают, и я некоторых вещей вообще не могу понять сам и разъяснить следователю. Очень прошу вызвать меня, так как я совершенно в этих обвинениях не виновен. У меня ежедневно бывают сердечные приступы» [464].

Наивный Примаков! Он не знал, что Агранов, постоянно у них гостивший, сам и возглавлял следствие. Еще вчера Яня плясал у Примакова дома на балу-маскараде, а сегодня хладнокровно наблюдал за ходом пыток. Загребали тогда всех, кто хоть как-то был связан с Троцким. Ворошили высшее военное командование. Примаков был только первой ласточкой, первым зубчиком колеса. Связи с опальным Троцким, одним из создателей Красной армии, у бывшего командира Червонной дивизии, конечно, когда-то имелись. До конца двадцатых он ему открыто симпатизировал. Но потом, как полагается, громко порвал с ошибками прошлого.

Еженощно подвергаясь допросам, комкор всё еще надеялся, что, как и в прошлый раз, обойдется. С него уже были спороты петлицы и сорваны очки, его уже выкинули из партии, куда он вступал еще пятнадцатилетним подростком, а он всё строчил отчаянные прошения и упрямо отнекивался от обступавшей чудовищной галиматьи:

«Я не контрреволюционер и не троцкист, я большевик. В 1928 году я признал свои троцкистские ошибки и порвал с троцкистами, причем для того, чтобы троцкистское прошлое не тянуло меня назад, порвал не только принципиально, но перестал встречаться с троцкистами, даже с теми из них, с кем был наиболее близок (Пятаков, Радек) (Пятакова и Радека, конечно, тут же арестовали по делу «Параллельного троцкистского центра». — А. Г. )... Уверен, что моя невиновность будет доказана и следствием НКВД. Прошу о пересмотре по моему делу и восстановлении меня в партии» [465].

Пока суд да дело, Сталин успел заменить главу НКВД Ягоду на Ежова, а Яню оставил замом наркома — очень уж тот нравился. Пока.

Лиля же ужасно злилась: только она добилась признания Маяковского и золотого статуса вдовы, как вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Оттого-то, что она не обивала порогов и не стремилась узнать, что же с Виталием (для этого было достаточно позвонить Яне), и родилась та самая гнусная версия, что Лиля сама подвела сожителя под суд и что жила с ним без особой любви не просто ради комфорта и постельных радостей, но и по тайной службе — в качестве информатора. Художник Курдов вспоминал: «В комнате кроме нас двоих никого не было, и я решился спросить о судьбе В. М. Примакова и поинтересовался, носит ли она ему передачи. Не спуская глаз с портрета мужа (работы Д. Штеренберга. — А. Г. ), Лиля Юрьевна спокойно ответила: “Нет, ему мои курицы не нужны, он ведь солдат” — и добавила: “Что бы он ни говорил, ему всё равно не верят”» [466].

Но всё же Лиля была мало похожа на удачливую чекистку. Каждую ночь она ложилась в постель бледная от страха. Что, если и у нее всё кокнется — Маяковский, проекты, деньги, наряды и даже жизнь? Ведь Примакова тоже сначала возвысили, а потом столкнули. Она злилась на своего Иншаллу. Злилась не только потому, что тот подложил ей свинью, когда на нее уже сыпались блага, как из рога изобилия. Злилась и потому, что верила следствию, — если человека закрыли, значит, он и вправду виноват. Катанян-младший записал признание Лили-старушки: «Ужасно то, что я одно время верила, что заговор действительно был, что была какая-то высокая интрига и Виталий к этому причастен. Ведь я постоянно слышала: “Этот безграмотный Ворошилов” или “Этот дурак Буденный ничего не понимает!” До меня доходили разговоры о Сталине и Кирове, о том, насколько Киров выше, и я подумала, вдруг и вправду что-то затевается, но в разговор не вмешивалась. Я была в обиде на Виталия, что он скрыл это от меня, — ведь никто из моих мужчин ничего от меня никогда не скрывал. И я часто потом плакала, что была несправедлива и могла его в чем-то подозревать» [467].

Примаков сидел, а Лиля как ни в чем не бывало переписывалась с сестрой о разных литературных делишках. Понятно, что про арестованного Примакова они говорить не могли, — все письма читались цензурой, — и тем не менее некоторые детали просто вводят в ступор. Эльза тогда вела переговоры о постановке в СССР пьесы Андре Жида и в сентябре писала Лиле по этому поводу:

«Лиличка, если это тебе не слишком некстати, попроси Валю, Женю или Фию (дочь художника Штеренберга Виолетта, по-домашнему — Фиалка. — А. Г. ) отнести экземпляры пьесы: Вахтангову, Малый, МХАТ 1-ый» [468].

Валя — это жена Агранова. То есть пока муж истязает подследственного, его жена будет бегать по поручению жены истязаемого. Какое-то босховское сумасшествие!

Лиля, видно, писала Эльзе о подобных же мелочах (письма не сохранились), глухо упоминая, что почти не выходит и никого не принимает. Тем не менее она находила в себе силы передавать сестре вопросы сотрудницы Наркомата пищпромышленности, жены командарма Уборевича (тот еще на свободе, но вот-вот пойдет по тому же делу, что и Примаков), которая интересовалась, как лучше составить меню ресторана в советском павильоне на Всемирной Парижской выставке 1937 года. Арагон, кстати, участвовал в открытии выставки — он теперь возглавлял газеты, и их с Эльзой светская жизнь била ключом. Они ходили на благотворительные вечера, заказывали себе фраки и вечерние платья. В Москве тем временем открылся музей Маяковского, и Лиля передала туда целую кучу предметов, включая собственные фотографии, трость, мыльницу и шляпы поэта. Даже рулетку и маджонг.

А вокруг Примакова продолжала плестись железная сеть. Ему вменялось в вину, что они с военным атташе в Великобритании Витовтом Путной (его схватили сразу вслед за Виталием) возглавляли военную организацию, имевшую целью свержение Сталина. Агранова же назначили начальником Главного управления государственной безопасности (интересно, поздравила ли друга Лиля?). Но сразу после возвышения и под Аграновым начал шататься пол: Ежов понизил его в должности и выселил из кремлевской квартиры.

Когда Брики справляли 25-летие свадьбы (Женя подарила им открытку с киской и котиком), газеты напечатали выступление Ворошилова на пленуме ЦК ВКП(б). Имя Примакова впервые упоминалось в числе «врагов народа». Над Лилей навис дамоклов меч. Люди стали ее избегать, директор музея Маяковского сменила улыбки на сухость, затормозился выход тех книг Маяковского, в которых значилось ее имя. Лиля стала прикладываться к бутылке каждый вечер.

Начали еще глубже выкашивать армейскую верхушку. Сейчас историки всё чаще говорят, что заговор был настоящий: Тухачевский, Якир, Примаков и другие военачальники и вправду мечтали сместить Сталина, Ворошилова и прочих пастырей, ведших страну в тупик. Покушения, говорят, обдумывались и в 1934-м, и в 1935 году, а последнее было якобы назначено на 1 мая 1937-го. В тот день на Красной площади сновало в два раза больше, чем обычно, шпиков в штатском, а Ворошилов взял с собой револьвер — на всякий случай.