Алиса Ганиева - Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века [calibre 3.46.0]

Уже в 1950-е годы Лиля передала сыну Виталия Марковича кинжал, привезенный им из Афганистана; кинжал был сдан в Музей Советской армии, откуда его потом украли.

Объяснимо, что «накрашенной, рыжей» хотелось скорее отгородиться от Примакова, уничтожить все воспоминания. Были сожжены ценнейшие дневники, письма, фотографии. А то, что принадлежало Примакову, от греха подальше сдано в НКВД (правда, судя по тому, что кинжал остался, не всё). По одной из версий, золотой портсигар Кшесинской забрали не при аресте, а именно сейчас, из рук самой Лили (кстати, Примакову он был подарен будущим товарищем по несчастью Уборевичем).

Семьи и прочие родственники всех казненных в ту ночь были сосланы из столиц, арестованы или расстреляны. Досталось братьям и матери Примакова. Нина Уборевич, которая советовалась с Эльзой по поводу меню для парижской выставки, сначала отправилась в Астрахань, а потом в лагерь. В 1941-м ее тоже поставили к стенке. Кстати, когда Уборевича забрали и Нина Владимировна осталась одна в раскуроченной квартире, из всех друзей и знакомых к ней рискнула прийти лишь Галина Катанян. А Лиля только горько усмехнулась: «Мы сейчас с Ниной друг друга не украшаем...» [473]Но ладно бы махина репрессий обрушилась только на сослуживцев мужа — она умыкнула каждого второго Лилиного знакомого. Взяли Краснощекова (опять), взяли лефовца Сергея Третьякова, взяли Бориса Кушнера, взяли Горожанина, взяли Зорю и Фанни Воловичей, взяли «Малочку» — Бориса Малкина, взяли даже всесильного Яню!

Лилю не трогали, но она жила в неотступном страхе. Решено было схорониться вне Москвы. Ося с Женей сорвались в Крым, в Коктебель, а Лиля с верным Катаняном — в Ялту, в Дом писателей. Она сообщала Осипу:

«Ем исключительно шашлыки и чебуреки; кроме того, пожираю виноград и инжир, за которым утром хожу на базар... Вася абсолютно внимательный — у себя только завтракает утром, а всё остальное время со мной, и роз у меня уйма» [474].

Сначала она чувствовала некоторое пренебрежение со стороны заведующего санаторием — тот не хотел пускать ее столоваться; потом из Москвы пришла телеграмма, чтобы ее поили и кормили. Вот так чудо!

Галина Катанян, конечно, беспокоилась, что ее супруг пропадает с Брик на югах. Лиля, как обычно, недоумевала:

«...третьего дня на крыльях ревности сюда прилетела (буквально) Галя!! Делается всё для того, чтобы ее успокоить, и завтра или послезавтра она уезжает. <...> Со мной, слава те Господи, никаких разговоров, но у Васьки вид измученный, а у Гали — предприимчивый. Видно, был ба-а-альшой междусобойчик!» [475]

Междусобойчик еще разгорится... Но интересно, отчего же Лилю так щадили. Почему ее бывших приятельниц гнали по этапу, а ее вдруг взялись опекать из Москвы? Уже в 1970-е годы она узнает из книги копавшегося в архивах историка и публициста Роя Медведева, как всё произошло. Ежов принес Сталину список литераторов, которых должны были арестовать. Сталин вычеркнул фамилию Лили Брик и сверху приписал: «Не будем трогать жену Маяковского». То ли кремлевскому горцу не хотелось бросать тень на свежий пьедестал талантливейшего поэта, то ли такова была благодарность Лиле за помощь следствию. Видно, ее свидетельства о закрытых сходках в кабинете Примакова сыграли важную роль в выбивании ключевого признания.

У Юрия Примакова была другая версия: «На судьбе Бриков, я думаю, более сказалась не ее любовь с Маяковским, а то, что сестра Лили Юрьевны Эльза Триоле была женой Арагона. Ссориться с заграницей, скандалить с французской компартией из-за еще одной женщины было невыгодно. Поэтому их место в подмосковных рвах заняли другие» [476].

Так или иначе, охранная грамота «вождя народов» оберегала Лилю все годы террора — и не только ее, а и всё ее окружение. При этом фамилия Брик периодически звучала на лубянских допросах из разбитых губ измученных арестантов, готовых потянуть за собой всех, кто еще остался на свободе. К примеру, друг дома, литератор и журналист Михаил Кольцов, возивший Арагонов к умирающему Горькому и веселившийся на Лилиной даче в Пушкине, после безордерного ареста прямо в редакции «Правды» оказавшийся в ежовых рукавицах следователей, выбалтывал: «Начну с Лили Юрьевны Брик, которая с 1918 года являлась фактической женой Маяковского и руководительницей литературной группы “Леф” (Лилино тщеславие тут должно было бы возликовать — не домохозяйка, а руководительница! — А. Г. ). Состоящий при ней формальный муж Осип Брик — лицо политически сомнительное, в прошлом, кажется, буржуазный адвокат, ныне занимается мелкими литературными работами. <...> Дом Бриков являлся ряд лет центром формализма в искусстве (живописи, театра, кино, литературы). <...> Хотя выпуск сочинений [Маяковского] затормозился, но Брики предпочитали не привлекать посторонней помощи, так как это повредило бы их материальным интересам и литературному влиянию. Брики крайне презрительно относились к современной советской литературе и всегда яростно ее критиковали. В отношении Маяковского Брики около двадцати лет (при жизни и после смерти его) являлись паразитами, полностью базируя на нем свое материальное и социальное положение...» [477](Кольцова потом расстреляли; по одной из версий, истинной причиной ареста были его шашни с женой Ежова, которая настолько тянулась к искусству слова, что изменяла мужу еще и с Шолоховым, и с Бабелем. Впрочем, сам Ежов оказался в одном расстрельном списке с Кольцовым, а жена приняла смертельную дозу снотворного.) Всего Кольцов оговорил около семи десятков своих знакомых, многие из них также были схвачены и казнены, но Лиле всё сходило с рук!

Постепенно «жена Маяковского» отходила от ужаса. Лечила воспалившиеся почки, раздавала интервью как вдова поэта («Вчера был у меня репортер из “Курортных известий”. Мы ему рассказали о библиотеке и изданиях. Репортер — ужасный идиот!») и продолжала щеголять любимой присказкой Примакова: «Иншалла, послезавтра будет еще лучше» [478].

Дружба стала теснее

В октябре 1937 года Лиля вернулась в Москву, в которой продолжали пропадать люди. В ближайшее время сгинет половина ее знакомых — Мейерхольд, Юсуп, Бабель... Расстреляют и родного брата Катаняна. Услышав, что Зинаиду Райх зверски убили неизвестные, Лиля даже упала в обморок. Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, она вспомнила о давних мюнхенских уроках и принялась ваять. Поставила у себя станок, завезла голубую глину и первым делом вылепила голову Маяковского. По словам первого директора музея поэта Агнии Езерской, голова получилась не очень удачно, но тем не менее в музее ее выставили. Следом из-под Лилиных пальцев родились головы Оси, Жени, Катаняна и ее собственная. На скульптурный автопортрет Лиля Юрьевна не поскупилась и отлила его в бронзе, в двух экземплярах — разумеется, не сама, а при помощи скульптора и художника-кубиста Натана Альтмана.