Ирина Лобусова - Диббук с Градоначальницкой

На самом же деле Володя прекрасно понимал истоки своих мучений: все женские образы, все идеалы, которые он хотел создать, пусть только на бумаге, разбивались об один образ, в котором не было ничего ни от идеала, ни от создаваемой им правильности…

Этот образ, который преследовал его вот уже какие сутки подряд, оставался каким-то смутным отпечатком абсолютно во всем. Образ, достойный осуждения, по, между тем, безнадежно захвативший в плен его душу. Образ неправильной женщины. Без достоинств. Состоящий из сплошных недостатков. Образ женщины, чьи темные глаза были во всем, к чему прикасался его взгляд, самым живым из того, что оп видел.

Но этот образ Сосновский пе мог описать па бумаге — из воровок пе делают героинь. Героиней могла быть кто угодно, по только не воровка. А значит, литература, новая пролетарская литература, не имела ничего общего с жизнью. С его жизнью. Володя пе мог этого не понимать.

Устав думать, он скомкал листок бумаги, на котором были написаны самые важные и единственные слова начала его нового романа — «Глава 1». Затем встал, чтобы бросить листок в печку. Бросил, поворошил кочергой. Листок сразу вспыхнул, рассыпавшись миллиардом крошечных искорок. Вот бы такими искорками рассыпались по бумаге его слова!..

Сосновский печально посмотрел на часы. Он снова просидел за письменным столом до трех ночи и не написал ни строчки. Пора ложиться спать. Печально было и то, что сна ни в одном глазу. Володя даже не мог придумать, что ему делать теперь до самого рассвета. Ворочаться на кровати снова, как на раскаленной решетке?

Три коротких звонка в дверь прервали его мысли, вырвав из мрачного оцепенения. Три раза — значит, к нему. В коммунальной квартире у каждого был свой звонок. Кто бы мог прийти в такое время?

Поневоле почувствовав тревогу, Володя бросил взгляд на полку, где в жестяной коробке из-под печенья лежал револьвер, который дал ему Петренко. Но открывать дверь с оружием в руке было глупо, он ведь не трусливая барышня-истеричка.

Поэтому Володя решительно шагнул в длинный и темный коридор коммунальной квартиры. На помощь жильцов он не мог надеяться — все они давно спали.

— Кто там? — хрипло спросил он.

— Да открывай скорей! — отозвался знакомый голос. Сосновский распахнул двери. Петренко выглядел свежим и бодрым, сна не было ни в одном глазу — как будто на улице был солнечный полдень.

— Ты не поверишь, что произошло в городе! — от возбуждения он аж дрожал. — Надо успеть скорее осмотреть тело, пока не прислали спецбригаду из Москвы. А ее пришлют — это точно! Собирайся, едем! Ты должен это видеть!

Пока Володя, собираясь, расхаживал по комнате, Петренко выкладывал новости.

— Тело нашли сегодня после полуночи. Если быть совсем точным — то в половине первого ночи. Соседи обратили внимание на грохот за стеной — там двигали мебель, колотили в стенку, буянили. Так что они решили, что происходит пьяная драка, ну и вызвали наряд милиции. Они не знали, кто живет за стенкой и что произошло. А из-за такого преступления теперь поднимут на уши всех! Нечасто происходит такое в городе.

— Кто убит-то? — встрял Володя.

— Некий Валентин Сандольский, — торжественно произнес Петренко, — сотрудник особых поручений при органах ГПУ-ОГПУ, спецкомандированный в Одессу и вчера прибывший по месту службы.

— Твою ж мать!.. — ахнул Сосновский.

— А я тебе!.. Брат ты мой ситный, но не это тут самое главное! Не в том направлении мыслишь, — ухмыльнулся Петренко. — Главное то, что ему… — он помолчал, — отрезали голову! Точь-в-точь, как нашим Светулику и Глафире Черновой! И голову его, кстати, тоже не нашли.

— Вот это да. — присвистнул Володя. — Значит, наша теория — что убийца отрезает головы только женщинам, накрылась медным тазом!

— Тихо-тихо, это твоя теория, — парировал Петренко. — Голову, таки-да, не нашли. Ладно, — помолчав, сказал он, — поехали!

В служебной машине, которая, урча, лихо мчалась по улицам спящего города, Петренко дорассказывал недостающие подробности.

— Место преступления шокирует. Ну, ты сам увидишь. В Одессу он прибыл вчера утром из Киева. Днем знакомился с делами. А вечером в ресторане «Парус» на Ланжероне в его честь была устроена гулянка, ну то есть попойка, на которой присутствовали все чекисты и начальство города.

— И ты был? — ехидно спросил Володя.

— Шутишь?! Я же уголовная милиция. С их точки зрения — низшая каста. Они нами брезгуют. Наш генерал был, а рядовых сотрудников не было, кто там их пустит. Я тоже для них никто, хоть и начальник отдела.

— Убитый был на гулянке? — Сосновский не отвлекался.

— Был. Но после десяти вечера, когда высшее начальство ушло, чтобы не ударить лицом в грязь, началась попойка, и были приглашены девицы…

— Девицы? — переспросил Володя.

— Ты что, не услышал? Девицы! Проститутки! — хмыкнул Петренко. — И убитый ушел с одной из них. По словам всех, кто это видел, с новой, никто ее раньше не знал. Хотя все они из заведения мадам Зои.

— Хоть какой-то след, — пробормотал Володя.

— Да, завтра зацепим. — Петренко его услышал. — Они пошли на квартиру Сандольского. Слушай, роскошная такая прямо на Дерибасовской! Ну да ладно. К часу приехал наряд милиции и обнаружил в квартире обезглавленный труп.

— Квартира ограблена? — поднял на него глаза Володя.

— Да ладно! Как ты узнал? — удивился Петренко. — Забрали, похоже, деньги и золото, ящики перевернуты. Носильные вещи и оружие не тронули. Я уже там осмотрел все, сейчас еще с тобой посмотрю.

— С какой миссией приехал этот Сандольский в Одессу? — Володя не отставал.

— Никто не знает, — пожал плечами Петренко. — Или не хотят говорить. Завтра начну выяснять подробно.

— А документы?

— А вот тут полный порядок. Тело, кстати, было в форме.

— То есть с девицей раздеться он не успел… — задумался Володя. — Кокаинист?

— Нет, кокаин не найден. Ничего такого.

Машина остановилась, затормозив, у здания на углу Дерибасовской и Ришельевской.

— Здесь. Приехали, — бросил Петренко. — Только ты, конечно, в курсе, что ничего писать нельзя? Впрочем, я спокоен. Даже если ты захочешь описать то, что увидишь в квартире, не пропустит цензура.

— Что, так ужасно? — насторожился Володя.

— Увидишь! — больше Петренко ничего не сказал.

Просторная комната была ярко освещена. Именно это сразу бросалось в глаза — ощущение невероятного объема, который, казалось, еще больше увеличивали яркие лампы и светлые стены.

Посередине комнаты стоял накрытый стол. Похоже, гуляли щедро: бутылка красного вина, в которой оставалось меньше трети, два пустых высоких бокала, на одном из которых отчетливо был виден след красной помады, тарелка с бутербродами с колбасой, коробка шоколадных конфет, пепельница, полная окурков.