Ирина Лобусова - Диббук с Градоначальницкой

— Ясно. Ты ведь знаешь, кто его убил, правда?

— Я догадываюсь. В этом деле все не так просто, как кажется на первый взгляд, — сказал Бершадов, искоса глядя на Таню.

— Зачем ты действительно приехал? — снова вырвалось у нее.

— Это сложно объяснить. Дела… Да, это правда. Я следил за Сандольским, за его наездами в Одессу. Это моя работа. В ней очень много такого, о чем я не могу тебе рассказать. Думаю, и ты скоро поймешь, кто убил этого пьяного клоуна.

— Ты о чем? — Таня так удивилась, что даже не смогла этого скрыть.

— Ты на правильном пути. Я знаю. Тебе осталось еще несколько верных шагов. Это в том, что касается дел. Но есть еще кое-то. Я так и не смог тебя забыть.

— Это неправда, — Таня была настроена скептично.

— Правда, даже если ты не хочешь меня слушать. Поэтому я предлагаю тебе уехать со мной. В Москву.

— Зачем? — вырвалось у нее. — Что я буду там делать?

— А что ты будешь делать здесь? Я знаю, тебя больше ничего не держит. Ты словно застряла между двух миров. Одной ногой ты в прошлой жизни. Там все, что ты любила, что сделало тебя такой, как ты сейчас. А другой ногой ты пытаешься залезть на подножку новой жизни, но срываешься и падаешь — каждый раз. Не получается у тебя это. И никогда не получится. А потому тебе надо серьезно подумать, как жить дальше. Если бы была жива твоя дочь, я забрал бы и ее с собой. А так я хочу увезти тебя. Подумай серьезно.

— В качестве кого я поеду в Москву? — спросила Таня, в горле которой вдруг встал горький комок.

— В качестве моей жены.

— Ты делаешь мне предложение?

— Пока нет. Еще рано. Но если ты согласишься поехать со мной, я его сделаю.

— Я не хочу туда ехать. Я ненавижу Москву! Это мерзкий город, и люди там мерзкие. — вырвалось у Тани.

— Если ты будешь со мной, все эти мерзкие люди будут ходить перед тобой на задних лапках, — улыбнулся Бершадов.

— Я должна подумать… — она чувствовала себя какой-то потерянной.

— Подумай. Время у тебя еще есть, — Бершадов снова притянул ее к себе, и больше ничего не существовало в целом мире. Только огромное небо, полное огненных чертей, которые сыпались на Таню прямиком из его глаз.

Бершадов ушел из ее квартиры через сутки. И за все это время Таня даже не вспомнила об убийствах, диббуке, меноре и обо всем том, что до того момента составляло ее жизнь.

Оторвавшись от холодной стены в коридоре Еврейской больницы, Таня все еще думала о Григории Бершадове, который подсознательно жил в ее душе все это время.

В коридоре выросла фигура доктора Петровского. Старик приветливо замахал ей рукой. Таня вздрогнула, увидев, как сильно он постарел.

Тяжелая работа не красит никого, а работа в больнице была сплошным испытанием — не хватало лекарств, перевязочных материалов, инструментов. Но, несмотря на все трудности и на свой возраст, доктор Петровский продолжал оперировать, все еще спасал людские жизни.

— Танечка! — он подошел к ней. — Как вы себя чувствуете?

— Спасибо, со мной все хорошо. Я не на прием.

— Тогда что? — Старик лукаво прищурился.

— Я ищу одного человека. Он лежал в больнице недавно. Может быть, вы сможете мне помочь?

Доктор пригласил ее в кабинет. Медсестра уже ушла. Петровский включил керосинку, поставил чайник.

— У меня была очень тяжелая операция. Нужно отдохнуть. Вы не откажетесь выпить со мною чаю?

— Это удовольствие для меня!

Таня сказала правду. На ее душу вдруг снизошло давно забытое чувство покоя и какого-то домашнего уюта. Отодвинув в сторону карточки, доктор аккуратно разложил на столе чистую белую тряпицу.

На этой своеобразной скатерти появились сахар, белый хлеб, даже сыр.

— Пациенты балуют, — улыбнулся он, нарезая драгоценный сыр тоненькими ломтиками, аппетитно поблескивающими в тусклом свете пасмурного весеннего дня. Несмотря на то что стояла уже середина апреля, дни были дождливые и холодные, и солнце редко баловало своим живительным светом одесситов, которые не могли без него жить.

— Доктор, вы помните 1919 год? — прямо спросила Таня, когда с бутербродами и чаем было покончено.

— Помню, — кивнул Петровский, — это было всего 10 лет назад.

— Вы помните еврейские погромы, которые устроили банды Григорьева, как только вошли в Одессу?

— Помню, — лицо доктора стало мрачным и печальным, — хотя хотел бы забыть.

— Тогда в больнице было много тех, кто пострадал в погромах…

— Очень много людей заносили все время. Мест не было, и мы оставляли их в коридорах. Я и мои помощники сбились с ног. Но многим медицинская помощь уже была не нужна. Это было страшное время.

— Вижу, помните, — кивнула Таня.

— Не только людей, — Петровский погрузился в воспоминания. — В одну из палат мы сваливали вещи — имущество убитых, которое валялось прямо на улице. Вещей было так много, что мы решили выделить для этого отдельное помещение. Люди потом ходили и искали свое в этом страшном складе. Помню, в первый день, как только начались погромы, вещи убитых сваливали в кучу прямо во дворе больницы… Люди приносили их с улицы. Эта жуткая картина до сих пор стоит у меня перед глазами. Детские игрушки, забрызганные кровью, альбомы с фотокарточками, женские платья, посуда, уже превратившаяся в осколки. Это было так страшно. Вот именно это я почему-то запомнил отчетливее всего.

— Что должно было так лишить разума толпу, вдруг превратившуюся в бессмысленных, жестоких убийц? — прошептала Таня. — У меня просто не укладывается все это в голове! Бессмысленная жестокость.

— Бессмысленная жестокость, Танечка, всегда за гранью рассудка, — печально произнес доктор Петровский.

— В тех погромах погибли мои друзья, — с горечью сказала Таня, — я помню, как спасала свою подругу. Неужели такое снова может повториться?

— Никто не ответит на этот вопрос. Если б было на земле какое-то волшебное средство, останавливающее ненависть одних людей к другим. Но его не существует.

— Эти люди, пострадавшие в погромах и доставленные в Еврейскую больницу… Они записывались где-то? — спросила Таня.

— Мы просто узнавали фамилию и писали в конторских книгах. Чтобы люди могли найти своих родных. Кого же ты ищешь?

— Молодую девушку. Ее звали Ривка Беркович. Вся ее семья погибла в погроме. Но она осталась жива.

— Сейчас посмотрим, — доктор Петровский подошел к большому шкафу, — здесь должны быть эти книги.

Он достал нужный том и некоторое время водил пальцем по строчкам.

— Я специально эти книги у себя сохранил, — пояснил Петровский, — чтоб было для истории. Вот. Есть такая. Ривка Беркович, 18 лет. Была доставлена Градоначальницкой.

Он обернулся к Тане:

— Вы не поверите, но я помню эту девушку. Вы удивитесь, что я ее запомнил, но такие вещи остаются в памяти. Очень красивая. Очень странная и злая. Она совершенно не переживала из-за гибели своей семьи. Но все время сокрушалась из-за пропажи каких-то вещей. Постоянно ходила и везде искала — во дворе, и потом, когда мы уже сделали склад.