Ирина Лобусова - Диббук с Градоначальницкой

— Верно, — удивилась та, — из Орла я. Но давненько в Одессу приехала. Еще в молодости.

Таня поздравила себя с верной догадкой. Можно в любом возрасте приехать в Одессу и остаться в ней надолго. Но колорит, особенности и речь — это то, что проникает в кровь с молоком матери и остается навсегда. Это не приобретается с годами. Своеобразный вирус, о котором никто не знает правды. Но приживается он только у тех, кто родился здесь.

— Спасибо вам, — Таня улыбнулась старухе, — теперь я знаю, что передать Саре.

И, развернувшись, она принялась карабкаться вверх по Виноградной, спотыкаясь об ухабы. Оказалось, что взбираться наверх было гораздо сложнее, чем спускаться.

Возле дома ее ждал сюрприз. Володя. Увидев его, Таня замедлила шаг. Кровь бросилась ей в лицо. Что, если он узнает о возвращении Бершадова? Впрочем, ему-то какое дело — попыталась она успокоить себя, но сделать это было нелегко. До сих пор ее беспокоили мысли Володи. И по какому-то странному, своеобразному капризу природы Таня чувствовала себя так плохо и неловко, словно на самом деле изменяла ему.

— Где ты ходишь? — с упреком спросил он. — Я с ног сбился, разыскивая тебя!

— Дела были, — сказала Таня, отводя в сторону глаза.

— А у меня новости есть, — Сосновский не мог не заметить сковывающее ее напряжение.

— Ну пойдем, — вздохнула Таня.

В комнате Володя не сел, а принялся нетерпеливо расхаживать, постоянно трогая и переставляя предметы. Таню всегда безумно раздражала эта его привычка.

— Я знаю, как зовут друга самозванки. Ее любовника. Была облава… — увлекшись, Володя заговорил об облаве на Тираспольской, описывая все подробности, которые услышал от Петренко.

Таня слушала молча. От усталости у нее гудели ноги, и она опустилась на краешек стула. Володя все говорил и говорил. В воображении Тани возникала страшная ночная перестрелка, кровь. Как же она устала от всего этого!..

— Так вот, — Сосновский с победоносным видом завершил свой рассказ, — бандит признался. Конечно, после того, как на него надавил Петренко. Любовника лже-Алмазной зовут…

— Грабарь, — сказала Таня.

Выстрели она в Володю или в потолок, эффекта было бы намного меньше.

— Ты знаешь? Откуда? — На лице Сосновского была написана такая масса чувств, что Таня даже не взялась бы их перечислять.

— Я все расскажу тебе. Потом. Я знаю эту историю. Но я не знаю, как она заканчивается, — уставшим голосом произнесла она. — Сделаем так. Сейчас я немного отдохну, а потом поеду к Туче. У меня очень важный разговор к нему. И вот как раз завтра мы с тобой поговорим.

Полноватая блондинка с длинными вьющимися волосами в обтягивающем голубом платье из панбархата заняла высокую конторку администратора. В ресторане «Аккорд» она стояла возле самой двери.

Был обеденный час, но посетителей в зале ресторана было не много. Все веселье начиналось вечером, когда играл дамский оркестр, шампанское лилось рекой, а подгулявшие нэпманы сорили деньгами, щедрыми пригоршнями разбрасывая нажитое за день.

Поэтому обедали в «Аккорде» редко, лишь те посетители, чьи конторы были расположены рядом, да еще случайно проходящие по Дерибасовской и привлеченные яркой вывеской ресторана.

— Ты новенькая? — спросил первый же посетитель, толстый нэпман, чья швейная мастерская была внизу Гаванной, за входом в Горсад.

— Верно, работаю первый день. Меня зовут Соня, — лучезарно улыбнулась девица. — Добро пожаловать!

— Сонька Золотая ручка… гы… — выдал нэпман. — Шо ты лыбишься? Лучше за столик у окна проведи!

Девица пошла через зал, сохраняя дежурную улыбку. Даже не посмотрев на ее виляющие бедра, нэпман двинулся к столику. И таким были почти все посетители в обед.

Расстроенная, что на нее не обращают внимания, блондинка достала пилочку и принялась полировать свои ноготки, покрашенные в ультрамодный цвет.

Она вообще была модной, словно сошла с картинки. Весь ее вид олицетворял моду 1929 года.

На ноге у барышни были закрытые черные туфли с круглым носком и модным каблуком-рюмочкой. Они очень шли к ее изящным ногам.

На конторке, рядом с дежурной книгой, лежала небольшая синяя шляпка, похожая на берет. Но это был не совсем берет, так как верх был украшен бисером и стеклярусом. Такая шляпка полностью закрывала короткую стрижку, так, что не было видно даже цвета волос, и считалась хитом сезона.

На грудь свешивалась нитка толстого жемчуга. В двадцатые годы женщина впервые могла позволить себе носить бижутерию. До этого ношение дешевых украшений считалось неприличным. Но двадцатые изменили практически все. И хотя в моде были геометрические украшения, длинная нитка искусственного жемчуга считалась основным аксессуаром. Приветствовался большой, крупный жемчуг, так же, как и любые массивные бусы. Они создавали иллюзию миниатюрности: казалось, маленькая девочка надела мамины украшения. Подобный стиль считался очень модным.

Рядом с беретиком-шляпкой на конторке лежали перчатки. Для уважающей себя женщины перчатки были обязательны. Если днем обходились простыми кожаными или тканевыми перчатками, то вечерние варианты поражали разнообразием. В моде были геометрические узоры и очень популярной была египетская тематика. Однако стоили такие перчатки дорого. Поэтому у барышни перчатки были простыми, нитяными — из голубых и синих ниток. Но связанные не вручную, что считалось дурным тоном, а изготовленные на фабрике.

Качественным считалось все фабричное, и стоили такие вещи дороже, чем изготовленные в частных артелях или вручную. Носить вещи, сшитые или связанные своими руками, считалось неприлично.

Изменилось не только представление о том, какое производство одежды лучше. Изменился фасон платья. Это стало отчетливо заметно именно в 1929 году.

Талия больше не была ни завышенной, ни заниженной, а вернулась на положенное ей место. Фасон платья теперь был таким, что подчеркивались грудь и бедра. Появился совершенно иной силуэт. Бунтарство, дух свободы и максимализма маленькой девочки 20-х годов стал уходить в прошлое.

Маленькая девочка стала взрослой.

Кража в «Аккорде».

Проникновение в банду.

Ривка.

Перестрелка.

В больнице

Дверь широко распахнулась, пропуская компанию из пяти мужчин, вальяжно вваливающихся в ресторан, как к себе домой. Вместе с ними в прокуренный зал ворвался свежий порыв весеннего воздуха. На улице шел дождь, и было слышно, как он с грохотом барабанит по крыльцу, выбивая невнятную дробь, которую не смог бы расшифровать ни один музыкант в мире.