Ирина Лобусова - Диббук с Градоначальницкой

— А я все удивлялся, почему убийства такие разные, — вздохнул Володя. — То удушение, то отрезанная голова.

— Потому, что их совершали разные люди. Задушил Аарона Нудельмана и пытался задушить меня Грабарь. А Светлану Иванько и Глафиру Чернову убила Ривка. И, конечно, Ривка убила чекиста Сандольского.

— Знаешь, как по-настоящему звали Грабаря? Иван Иванов! — усмехнулся Володя. — Представляешь, как радовался отец Ривки?

— Да уж. А Грабарь арестован?

— Он мертв. Его убили в той же перестрелке, так же, как убили Ривку. Не понимаю, почему она взяла твое имя.

— Мы были знакомы, — вздохнула Таня, — а я даже не помнила этого. Она всегда завидовала мне. И еще ей нравился Гека. Так она сказала. Но я думаю, это неправда. Просто она хотела быть кем угодно, но только не собой. Кстати, именно после визита на Градоначальницкую и разговора с соседкой Берковичей я поняла, что убийца и налетчица — одно и то же лицо. Раньше я рассматривала их отдельно.

— Что ты сделаешь с менорой?

— Отдам раввину. Он должен распорядиться ею. Так будет правильно. Есть, кстати, один очень интересный момент. Когда раввин приехал к Туче, я вошла в комнату, а раввин захотел, чтобы я осталась при разговоре. Я думала, что он подозревает меня в налетах, но это было не так. Он захотел, чтобы этой историей занималась я, потому что знал — убийства и налеты совершает Ривка Беркович. Сам он не мог ее разоблачить. Но он знал, что Ривка присвоила мое имя, и хотел, чтобы я нашла самозванку, так как буду лично заинтересована в том, чтобы ее остановить. А когда налеты прекратятся, то прекратятся и убийства. Личный интерес — серьезная вещь и мощный двигатель! Раввин все рассчитал правильно.

Через несколько дней Таню выписали из больницы. Забирать ее приехал Григорий Бершадов. Несмотря на то что Таня была еще слаба, чувствовала она себя неплохо.

Бершадов показал ей два билета на поезд в Москву. Таня нахмурилась. Она не терпела принуждения, и была достаточно упряма. Бершадов это понял.

— Я хочу, чтобы все это закончилось. Вот это все, — Бершадов говорил спокойно, но очень печально, — я хочу, чтобы ты прекратила страдать. Хочу нормальную жизнь, семью. Я люблю тебя. Пообещай, что ты придешь к поезду.

— Когда поезд? — спросила Таня, отвернувшись к окну.

— Послезавтра. Ты как раз успеешь собрать вещи и попрощаться со своим другом Тучей.

— Мне со многими придется прощаться, — с какой-то жесткой издевкой сказала Таня.

— Пообещай, что ты придешь, — Бершадов взял ее руки, поднес к губам, — я ведь знаю, что ты хочешь это сделать. Тебе больше незачем оставаться здесь. Тебя ничто здесь не держит.

А Таня подумала, что единственный человек, действительно способный ее удержать и изменить ее жизнь, лежит в маленькой могилке на Втором Христианском кладбище, рядом с бабушкой. В такой одинокой могилке, потому, что Таня так и не нашла в себе силы туда пойти. Ей почему-то казалось, что она умрет, как только ступит на кладбище и увидит могилу дочери. Просто умрет — и все.

Бершадов молчал, не спуская глаз с ее лица, а Таня все пыталась понять, что держит ее здесь, в этом городе, где она готова была поцеловать каждый камень, потому что среди этих камней прошла вся ее жизнь.

Бершадов так и не дождался ответа. Он тихонько вышел из комнаты, едва слышно притворив дверь. А Таня все стояла и смотрела в окно, вцепившись в подоконник побелевшими от напряжения руками.

На следующее утро Таня наняла машину и поехала в синагогу. Таксомотор остановился как раз там, где должен был находиться главный вход. Таня вышла из автомобиля и опешила.

Синагоги больше не было. Здание было закрыто, вся религиозная символика снята, а на двери висел огромный замок. Ощущение безжизненной обреченности так и витало в воздухе. Все, что могла ощущать Таня, — только страшную горечь. Горечь и боль, переполнявшие ее.

Таня вспомнила, что говорил Бершадов про деятельность Антирелигиозной комиссии и то, что успела вычитать в газетах, пока лежала в больнице.

Антирелигиозная комиссия при ЦК ВКП (б) в 1922–1929 годах называлась комиссией по проведению декрета об отделении церкви от государства при ЦК РКП (б). Это был партийно-государственный орган, отвечавший в СССР за проведение антирелигиозной политики советской власти.

Комиссия стала центром антирелигиозной борьбы в стране. По мнению историка С. Савельева, «комиссией руководили малограмотные, но очень жестокие люди. Самоучки, четыре — пять классов образования. Даже у руководителей комиссии никаких элементарных знаний о религии. Чем этих людей заряжали консультанты ГПУ — НКВД, тем они и работали на справках VI отделения Объединенного политического управления. Члены комиссии работали на разгром и уничтожение любой религиозной мысли».

Средствами антирелигиозной борьбы были цензура, дезинформация, организация Союза воинствующих безбожников, аресты, карательные операции, судебные процессы, конфискация имущества. Закрытие всех религиозных учреждений, конфискация зданий и экспроприация всего имущества. Все это делалось с целью массового ослабления всех религиозных организаций. Религиозные лидеры запугивались, на них оказывалось давление, они подвергались постоянной вербовке.

Перспективой работы комиссии было полное уничтожение религии в будущем как таковой и вытравление религиозных пережитков из сознания людей.

Заседание Политбюро ЦК 8 августа 1929 года, на котором присутствовали все руководители комиссии, постановило: «Религии со своими догмами, этикой, праздниками, обрядами, являясь сами по себе контрреволюционной идеологической силой, — тем легче обращаются антисоветскими элементами в орудие срыва коллективизации сельского хозяйства, социалистического соревнования, перехода на непрерывную производственную неделю… Все это ведет к ослаблению обороноспособности страны и является, по существу, подготовкой тыла в интересах мирового империализма».

Последовавшая за этим спецдиректива, подписанная Молотовым и Кагановичем, объявила религиозные организации легально действующей контрреволюционной силой, оказывающей влияние на массы населения. Эта директива положила начало тотальным гонениям и репрессиям. Комиссия больше не была нужна. С религией в СССР было почти покончено.

— Здравствуйте, Таня, — тихий, шелестящий голос раздался за ее спиной.

Таня обернулась. За нею стоял раввин. Но как он выглядел! Таня едва сдержала крик. Перед ней был глубокий старик. Но то, что он не до конца был сломан ударами судьбы, выдавали ясный взгляд и вселенская печаль в мудрых глазах.

— Я прихожу сюда каждый день, — голос раввина звучал очень тихо. Тане захотелось плакать, но она сдержалась.