Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 2

[2] Название «гугеноты» объяснялось различным образом. Раньше думали, что оно происходит от имени какого‑то баснословного короля Гугона, бродившего по ночам, но потом утвердилось мнение, что «huguenots» есть испорченное немецкое «Eidgenossen», как в Женеве называли партию, сочувствующую более тесному единению с Швейцарским союзом (Eidgenossenschaft), но недавно было предложено выводить это слово из голландского hjuisgenoot или немецкого Hausgenosse в смысле сожителя, собрата.

[3] См. Philippson. Westeuropa, II, 255-259. – К ervyn de Lettenhove. Document relatifs à l'hist. du XVI siecle (I, 157 и след.) и второй том Huguenots et gueux, а также Baumgarten в Hist. Zeitschr. (N. F., XIV: Nachtrag zur Geschichte der Bartholomaeusnacht). Поленц думает, что план был задуман maximum за десять дней до исполнения.

[4] Анонимное (иезуита Райнальдса, писавшего под псевдонимом Россеуса) соч. De justa reipublicae christianae in reges impios authoritate. Памфлеты Буше: De justa Henrici tertii abdicatione а Francorum regno и Sermons. De la simulée conversion et nullite de l'absolution de Henri de Bourbon. Ср. то, что сказано выше (стр. 240 и след.) о «монархомахах».

[5] См. названное выше (стр. 338) соч. Буше, автора книги, написанной против Генриха III.

[6] Moritz Ritter. Die Memoiren Sullys und der grosse Plan Heinrichs IV. – Roit. Henri IV, les Suisses et l'Italie.

XXVI. Религиозные войны во Франции и Нантский эдикт

(окончание)

Нантский эдикт. – Судьба Нантского эдикта.

Наконец, обе стороны пришли к известному соглашению, и в 1598 г. был издан Нантский эдикт, почти целое столетие после этого (1598–1685) регулировавший положение французских кальвинистов. Он разрешил свободное отправление протестантского богослужения в дворянских замках (числом около 3500) с прежними ограничениями и в двух городах каждого сенешальства или бальяжа, равно как во всех городах и деревнях, где оно уже установилось раньше (до 1597 г.). Правительство брало, далее, на казенный счет содержание кальвинистического духовенства и школ. За протестантами признавались все те же права, что и за католиками: из-за веры, например, родители не могли лишать детей наследства, насилуя тем их совесть. В каждом парламенте учреждалась особая смешанная палата (chambre mipartie, chambre de l'édit) для рассмотрения спорных дел. Кальвинисты допускались к занятию всех должностей. Им разрешалось созывать религиозные собрания (консистории, синоды) и даже допускать на них иностранных единоверцев, но последние не могли появляться на политических собраниях, равным образом разрешавшихся кальвинистам. Двести крепостей и укрепленных замков, бывших в их руках, временно (на 8 лет, потом еще на 4 года) оставлялись в их распоряжении, как «places de surête», и король обязывался содержать на свой счет их гарнизоны и ставить во главе их только кальвинистов, пока не будут найдены другие средства для обеспечения свободы вероисповедания протестантов. По Нантскому эдикту во Франции законным образом установлялась полная равноправность католиков и протестантов – впервые в ту пору, когда в католических государствах преследовали протестантов, а в протестантских – католиков, но эта религиозная свобода имела чисто сословный оттенок не только в согласии с социальным строем самого государства, но и с сословным характером французской реформации. Эта свобода вводилась властью абсолютного монарха в стране, в населении которой господствовала нетерпимость. Большая часть парламентов долго отказывалась вносить в свои реестры Нантский эдикт. Население Парижа так‑таки и не допустило протестантского храма в стенах своего города. В целых бальяжах и во множестве городов протестанты подвергли бы себя большой опасности, если бы только вздумали публично отправлять свое богослужение. Терпимость французского государства к гугенотам сохранилась даже тогда, когда они в двадцатых годах следующего столетия, при министре, бывшем в то же время католическим кардиналом ( Ришелье), дважды восставали против правительства, обращались даже к английской помощи и были побеждены. Правда, они были лишены своей республиканской организации, своих политических собраний, своих крепостей; но так называемый «эдикт милости» (édit de grâce, 1629 г.) тем не менее оставлял за ними их религиозные права и их равноправность с католиками в том размере, в каком их установлял Нантский эдикт. И это делал высокий сановник католической церкви относительно побежденных протестантов в том самом году, когда в Германии свирепствовала религиозная война, и католическая реакция одерживала полную победу. После двадцатых годов XVII в. гугеноты были уже совершенно мирными гражданами, и мало-помалу знатные фамилии, составлявшие прежде силу протестантизма, стали переходить в католицизм, так что реформированная религия сделалась религией мелких дворян и горожан, одним словом, «мещанской верой». Лишь внук Генриха IV ( Людовик XIV) начал стеснять права своих реформированных подданных (1665), а потом и совсем уничтожил Нантский эдикт (1685), через 87 лет после его издания, спустя 56 лет после его вторичного подтверждения. В данном случае торжествовала не только католическая реакция, отнюдь не желавшая признавать во Франции существования протестантов, торжествовал и политический принцип: cujus regio, ejus religio. Веротерпимость установлялась во Франции абсолютною властью, видевшею, однако, в утверждавшейся ею свободе веры не естественное право личности, а дарование королевской милости (édit de grâce): потому‑то власть и считала себя в праве взять назад эту милость при общем сочувствии подданных – и это после того, как тридцатилетняя война заставила Германию отказаться от этого права государей над совестью подданных (по вестфальскому миру 1648 г.), а в Англии индепендентское движение положило начало свободе совести на более прочной основе, чем согласие государства, т. е. на учении о том, что государство вообще не должно и не может вмешиваться в дела веры.

Реформация и экономика

Дополнительная глава

Взгляд на экономическую историю Западной Европы в XVI веке

(начало)

Попытки связать историю реформации с экономической историей. – В чем заключается действительная связь между ними? – Судьба церковного землевладения в XVI веке. – Экономические перемены, не имеющие непосредственного отношения к реформации. – Успехи капитализма в XVI столетии. – Перемены в торговле.

В предыдущих главах нашею задачею было рассказать историю реформации XVI века, которая была, так сказать, главным историческим явлением этой эпохи. Мы видели, что явление это отличается большою сложностью: как причины, так и следствия реформации выходили за границы собственно религиозной жизни и церковных перемен. Исследуя факторы, которые произвели эпоху церковных преобразований и религиозных междоусобий и войн, историки останавливались на самых разнообразных объяснениях, но долгое время менее всего обращали внимания на экономическую сторону явления; однако, в данную минуту уже нельзя жаловаться на то, чтобы эта сторона оставалась в пренебрежении. Напротив, экономический фактор выдвигается на первый план, а многие думают даже о том, чтобы к одному этому фактору свести все объяснение событий, совершившихся в XVI в. К сожалению, фактическая разработка вопроса до сих пор оставляет еще желать весьма многого. Например, в то самое время, как исследованы самые иногда мелочные подробности теологических споров или дипломатических сношений реформационного периода, такой важный факт экономической истории той же эпохи, как секуляризация церковной собственности, только что начинает обращать на себя особое внимание историков. Нельзя не радоваться, что столь важные отношения, как отношения экономические, начали наконец приниматься в расчет при объяснении исторических движений, подобных реформации. Но у дела есть и другая сторона, которой нужно остерегаться. Мы говорим именно о попытках связать непосредственно с экономической историей объяснение всех явлений культурной и социальной жизни, как будто, например, различия между гуманизмом и протестантизмом, между мистицизмом и рационализмом, между реформацией и реакцией или в частности между системой Лютера или системой Кальвина, между антитринитаризмом Сервета и антитринитаризмом Социна могут быть объяснены исключительно с экономической точки зрения. В исторической жизни каждого народа одновременно совершается несколько процессов с разным содержанием и с разным, конечно, значением. Одним из таких процессов и была в XVI в. реформация. Понятно, что, имея свое собственное содержание, свои причины и свои следствия, – притом причины и следствия довольно разнообразные, реформация не могла быть порождением только одного какого‑либо фактора, но не могла также породить только один какой‑нибудь результат. Сказать, что вся реформация была следствием совершившегося в XVI в. экономического процесса – легко, но сказать не значит еще доказать. Можно, разумеется, привести и доводы в пользу того, что реформация XVI в. происходила под влиянием известного экономического процесса, но раз существуют факты, свидетельствующие об этом влиянии, никто, понятно, отрицать его не станет. Но из того, что экономический процесс оказывал свое влияние на реформацию, еще вовсе не следует, чтобы это влияние было единственным и исключительным. Совершающиеся в жизни народов исторические процессы всегда находятся между собою во взаимодействии. Известными своими сторонами экономическая эволюция, бесспорно, влияла на реформацию, но только известными сторонами и притом не всегда в одинаковой степени; другие же стороны этой эволюции прошли для реформации бесследно. И наоборот, одними своими сторонами реформация оказала свое действие на экономический процесс, другими же сторонами, наоборот, никакого. Например, секуляризация церковных имуществ, играющая такую роль в истории реформации, может быть рассматриваема и как важный факт в экономической истории, т.е. тут оба процесса соприкасаются, вступают во взаимодействие, влияют один на другой. Но появление антитринитаризма, в высшей степени интересное для историка религиозных движений XVI в., уже не имеет никакого отношения к экономическим переменам. Совершенно так же и история биржевых операций или государственных займов в XVI в., которую недавно так прекрасно осветил Эренберг в своем капитальном труде, не имеет никакого прямого отношения к теологическим спорам эпохи и ни малейшим образом не объясняет нам направлений тогдашнего религиозного мышления.