Windows User - Кареев Н.И. История Западной Европы в Новое время. Том 3

Неккер

Правительство не только решило дать третьему сословию двойное представительство, так как «его дело связано с благородными стремлениями и будет иметь за себя общественное мнение», – но и постановило, чтобы сельские священники приняли самое широкое участие в избирательных собраниях духовенства, потому что «эти хорошие и полезные пастыри лучше всего знают народные нужды, находясь в самых тесных и постоянных соприкосновениях с народом». Королевский регламент 24 января 1789 г., созывая на 27 апреля генеральные штаты, указывал цель будущего собрания в «установлении постоянного и неизменного порядка во всех частях управления, касающихся счастья подданных и благосостояния королевства, в наискорейшем по возможности уврачевании болезней государства и уничтожении всяких злоупотреблений»; при этом король выражал желание, чтобы «и на крайних пределах его королевства и в наименее известных селениях за каждым была обеспечена возможность довести до его сведения свои желания и свои жалобы». Поэтому избирательное право дано было всем французам, достигшим двадцатипятилетнего возраста, имевшим постоянное место жительства и занесенным в списки налогов, хотя последнее ограничение исключало из избирательного права значительное количество бедных граждан. Выборы были не прямые, а двухстепенные (и даже иногда трехстепенные), т. е. выбирались депутаты не самим населением, а выбранными им уполномоченными, и те желания, которые высказывались в наказах от самих избирателей, потом сводились в наказы уже от целых больших округов. Только привилегированные непосредственно посылали депутатов в генеральные штаты. В составлении крестьянских наказов играли большую роль демократически настроенные сельские священники, адвокаты и законоведы, популяризировавшие среди деревенского населения идеи тогдашних политических брошюр, которые весьма легко принимали, однако, характер легенд о желаниях «лучшего из королей». Неккеру доносили об этой пропаганде, как о чем-то в высшей степени опасном, но он оставался верен принципу свободы, с какою правительство предоставляло всем классам общества выразить свои нужды и желания.

О мнениях, которые тогда циркулировали во Франции, мы можем составить себе представление, во‑первых, по брошюрной прессе 1788–1789 гг., во‑вторых, по наказам, составлявшимся избирателями во время выборов.

До 1789 г. во Франции периодическая пресса была развита очень мало, и газеты заменялись брошюрами, которые перед выборами в генеральные штаты нередко принимали форму проектов, программ и проспектов упомянутых наказов. Брошюр публицистического характера появилась масса; издавались они и расходовались в громадном количестве экземпляров и, например. одна влиятельная брошюра, о которой будет сейчас сказано, в несколько дней была распродана в количестве сорока тысяч экземпляров. Брошюры были весьма различного направления, но консервативных было неизмеримо меньше, чем либеральных, написанных в духе идей XVIII в., и благодаря таким изданиям, идеи политических писателей этой эпохи популяризировались и пропагандировались в таких слоях общества, куда ранее они не проникали, а также воспринимались в своеобразном понимании и народною массою, делаясь тоже одним из факторов начинавшегося движения. Некоторые брошюры были специально посвящены интересам простого народа, которому иногда дается в них название «четвертого сословия», – интересам крестьян и городского пролетариата. Другие говорили о правах всей нации, о предметах, которые должны были интересовать одинаково все классы общества. Главным образом, однако, они выражали взгляды и стремления тогдашнего среднего сословия, т. е. интеллигенции, людей либеральных профессий, буржуазии, отстаивавшей принципы свободы индивидуальной и политической, гражданского равенства, народовластия, громившей деспотизм привилегии, феодальные права, крепостничество и т. п. Идеи Вольтера и энциклопедистов, политических писателей и экономистов применялись к рассмотрению вопроса о том, что делать, куда идти. Одною из наиболее популярных брошюр сделалась та, автором которой был аббат Сийес (Sieyès [1]) , писавший и другие, менее известные брошюры (Essai sur les privilèges). Называлась она «Что такое третье сословие?» (Qu'est ce que le tiers état?) и заключала в себе три вопроса и три ответа: «Что такое третье сословие?» – Все. – «Чем оно было до сих пор?» – Ничем. – «Чем оно желает быть?» – Быть чем-нибудь (être quelque chose). Эти немногие слова вполне резюмируют содержание знаменитой брошюры, которая, в свою очередь, выражала мысль большинства образованных французов. Сийес сам принадлежал к духовному сословию и даже был его представителем в орлеанском собрании в 1788 г., но он явился выразителем демократических стремлений и был выбран в Париже представителем от третьего сословия в генеральные штаты, после чего вскоре издал и еще одну брошюру под заглавием. «Признание и изложение прав человека и гражданина». Это было время наибольшей славы Сийеса, позволившей ему играть видную роль в начальной истории революции, когда старые сословные штаты превращались в новое «национальное собрание», где третье сословие делалось, пожалуй, и чем-то большим, чем «что‑нибудь» [2].

Сийес

Выборы в генеральные штаты в общем прошли весьма спокойно, и нация отнеслась к ним очень серьезно. Направлением выборов овладели люди, желавшие реформ и ожидавшие от штатов полного переустройства Франции. Образованное и либеральное меньшинство вообще стало во главе движения и внесло в наказы, в которых население выражало свои нужды, свои жалобы, свои желания, – массу новых идей, заимствованных из тогдашней политической прессы, так что иногда в наказе какой-либо заброшенной деревушки мы встречаемся со ссылками на разделение властей или на ответственность министров. Всех депутатов должно было быть выбрано 1200 (300+300+600), но их было несколько меньше. Среди духовенства преобладали приходские священники (более 200), среди третьего сословия довольно значительную группу (тоже более 200) составляли адвокаты. Кроме того, третье сословие выбрало несколько (полтора десятка) духовных и дворян, в числе которых был Мирабо.

Мирабо

В это время Мирабобыл одним из наиболее деятельных публицистов, выпуская брошюру за брошюрой («О государственных тюрьмах», «О свободе прессы» и т. п.), обращая на себя всеобщее внимание своими постоянными заявлениями относительно всех злоб дня, своими критическими разборами чужих мнений и мер, своими повелительными советами, что делать и чего не делать. Стремясь попасть в генеральные штаты, он ищет сначала поддержки, хотя бы и тайной, у правительства, обращается, как мы видели, к министру Монморену. Затем он ставит свою кандидатуру в Эльзасе, и потерпев неудачу, отправляется в родной Прованс. Здесь он также попробовал сначала счастья у дворянства, но оно его отвергло, так как между Мирабо и провансальской знатью с самого же начала обнаружилась целая пропасть во взглядах и стремлениях. Зато своими речами и брошюрами он достиг большой популярности среди городского населения провинции, и его выбрало третье сословие сразу в двух городах: в Марселе и в Эксе (Aix). Приходилось выбирать между ними, и Мирабо выбрал Экс. Таким образом, отвергнутый правительством, которому он пытался давать советы, отвергнутый дворянством, которому он также стремился внушить свои идеи, он сделался народным трибуном, как сам он о себе выразился [3]. И во время избирательной борьбы Мирабо также высказывал свои взгляды на общее положение дел в стране. Он уже раньше в своих письмах и брошюрах указывал на необходимость реформ, торжественное обещание которых, по его мнению, немедленно успокоило бы народ, и только боялся, что правительство «сегодня не даст добровольно того, что завтра у него исторгнут силою». Реформы, думал он, должны были быть обширны и радикальны, но он опасался, что это дело будет проводиться насильственной революцией, которая может попятить общество назад. Главное препятствие к реформам он видел в том, что называл «страшною болезнью старой власти – никогда не делать никаких уступок, как бы в ожидании, чтобы у неё исторгли силою то, что она должна была бы дать», – видел это препятствие и в оппозиции привилегированных. Оправдывая себя в том, что не написал ни единой строки в защиту парламентов, когда их оппозиция была еще популярна, он говорил, что между королем и парламентом есть еще маленькая партия, которая носить название народа и к которой должны принадлежать все порядочные люди. Когда Мирабо был отвергнут собственным своим сословием в Провансе, он страшно напал на аристократию, которая, как писал он тогда, «во всех странах и во все времена неумолимо преследовала врагов народа. Если, продолжал он, не знаю, по каким случайностям судьбы, в среде аристократов являлся друг народа, его-то главным образом они и старались поразить, с яростью стараясь навести страх на других выбором своей жертвы. Так погиб последний Гракхот руки патрициев. Но, уже пораженный смертельным ударом, он бросил к небу горсть пыли, взывая к богам-мстителям, и из этой пыли возник Марий, тот Марий, который был велик не тем, что истребил кимвров, а тем, что низверг в Риме аристократию знати» (aristocratie de la noblesse). И обращаясь к плебеям Прованса, Мирабо призывал их к единодушию и твердости, обещая им пойти против всей вселенной, если бы ему пришлось поддерживать их своим голосом и своими трудами в собрании нации. «Я был, – восклицал он, – есть и буду человеком общественной свободы! Привилегиям придет конец, но народ вечен!» Чем более приближался переворот, тем все с большею тревогою ожидал Мирабо его исхода, опасаясь за свободу, которой прежде всего добивался, и плохо доверяя самой нации. В декабре 1789 г. он писал, например, своему германскому другу Мовильону: «Если вы (т. е. немцы) и опередили нас, быть может, в просвещении, то вы менее созрели, чем мы, хотя и мы ведь никогда еще не были зрелыми. Вы незрелы, говорю я, потому что у вас волнуются только головы, а они с незапамятного времени привыкли к рабству. Поэтому взрыв у вас произойдет позже, чем у нации, способной в течение четверти часа проявить и героизм свободы, и самое глубокое рабство». Судьба политической свободы интересовала Мирабо прежде всего: недаром, когда ему однажды стали говорить об «его отечестве», он возразил, что «отечества не бывает в стране рабов». В 1789 г. Мирабо как бы предчувствовал, что у французов старые привычки могут взять верх над новыми стремлениями.