Владимир Маканин - Портрет и вокруг

— Знаешь, Вера, — заговорил я, — нам и впрямь прозвище казалось остроумным. Когда мы учились. Остроумным и смешным.

— Я сама смеялась.

— …Сейчас не слышу в нем ничего смешного. Вот что значит услышать и узнать слово изнутри, — философствовал я. А сам думал: в школу, в школу, в школу, с таким самолюбием здесь тебе делать нечего. Надо убираться, и побыстрее, если уж сама заводишь речь о том, что привыкла к «марпупке»… Уходишь в школу — и молодец. И умница. Будешь себе спокойненько преподавать литературу и русский. Тургеневские женщины в романах «Рудин» и «Накануне». Образ Тани Лариной.

Вера быстро набрала номер, как бы вонзая ноготь в ту или иную телефонную цифру, и — на этот раз попадание. Вера представилась. И они сговорились, что журналист посетит Мастерскую Старохатова на той неделе. Сначала журналист отбояривался.

— …Не знаю и не представляю, о чем вашим ребятам рассказывать. Ей-богу, не знаю.

Но Вера умела взять за рога:

— У вас ведь готовится книга очерков о хлебе.

— Откуда вы знаете?

— Я читала отрывки в прессе.

— Ну и как?

— По-моему, интересно.

Журналист наживку съел, но теперь он жаловался, что его не всякий поймет. Он чертыхался в адрес молодых киношников, которые в глаза не видели жатвы и думают, что хлеб — это то, что вместе с селедкой суют в рот после очередной стопки. Потом он стал жаловаться на усталость. Потом просто вздыхал. Потом спрашивал, а какие его книги известны ребятам. Потом никак не мог выбрать день и час. А на последней прямой стал долго и нудно извиняться, объясняя, что каждая творческая личность — это комок нервов.

— Особенно для меня, — добавила Вера, когда уже положила трубку.

— Что?

— Ничего… Он сказал мне, что каждая творческая личность — это комок нервов.

Она сидела побледневшая от затяжного и откровенно напряженного разговора. Очень медленно массировала пальцами виски. Потом взяла сигарету. Выкурила.

И опять набрала номер.

— А теперь кому? — спросил я.

— Никому. — Она улыбнулась. — У мужа есть друг, хочу, чтоб он приехал в воскресенье. Нам нужны мужские руки. — Она засмеялась. — Мозолистые.

— А что делать?

— Всякое. Так называемая работа на дачном участке… Пусть приедет и поможет мужу.

— Мог бы и я помочь, — сказал я обидчиво. Сказал с той самой обидой в голосе, которая бог знает откуда появляется в тебе, если дело заведомо идет стороной и тебя в это дело не позовут и никак не заставят.

А Вера неожиданно просто ответила. Она глядела куда-то в окно:

— Вот и помоги.

Я встал, потому что надо ж было когда-то уходить. Прощения я попросил, был предельно вежлив и общителен и даже пообещал помочь с огородом, то бишь с дачным участком. А в сумме провел здесь более двух часов времени — вполне достаточно, чтобы замолить грех, если ты всего лишь один-единственный раз хамски поговорил с женщиной по телефону. Да и то ведь не от хамства, не в злобе, а лишь потому, что забыл, сколько пива может вместить твой желудок в один заход.

Я встал. Что-то еще меня удерживало.

— Вера, — сказал я.

— Да.

А сказать было нечего.

Многочисленные шаги в коридоре — появился Старохатов в окружении друзей. Он улыбался. Над его головой было что-то вроде нимба святых — светлый и горделивый нимб шестидесятилетия. Трое величественных стариков, вошедшие с ним вместе, еще заметнее, чем он, излучали сединами этот серебристый и белый свет. Все были несколько возбуждены. Пришли позвонить. Или просто посидеть в креслах.

— Вера Сергеевна, дайте нам ключи, голубушка, — попросил Старохатов.

Вера дала ключи от кабинета, он взял.

И сверкнул глазами, приглашая:

— Входите, разбойники!

Величественные старцы двинулись за ним. А я вновь подумал, что все эти «разбойники», «марпупки», «старые редиски» и «поросята» — это у Старохатова в крови, это натура. Он размашист. Он быстр на прозвища. В ту секунду, когда рождается прозвище, он не щадит. И себя не щадит тоже, он широк. Вот только жаль, что он обобрал Колю, не надо бы ему этого делать.

Они громко разговаривали там, в кабинете. А я уже уходил. Я спускался по лестнице.

Вера вышла следом, чтоб проститься. Махнула сверху рукой:

— Пока, Игорь.

— Пока.

Оба подумали, что теперь (как уже было однажды) опять разбежимся друг от друга на много лет. И что едва ли нас еще раз сведет случай.

Я спускался по лестнице и уже наперед слышал, как я прихожу домой и объявляю моей Анне: «Все кончено. Быки упирались, но их растащили по загонам». — «Что кончено? — спрашивает Аня. — Какие быки?» — и я объясняю ей, что Старохатов не так плох, как казался, и что Вера смирилась, уходит в школу: отныне она не будет идти рука об руку со стареющим Старохатовым по трудной дороге кино.

Но разговор с Аней был впереди, а пока еще я спускался по лестнице. И мне предстояла встреча.

Я спустился вниз, в буфет, чтобы посидеть минуту в одиночестве и глотнуть кофе — поставить точку перед тем, как ринуться в шум и толчею метро. Была и та мысль, что, возможно, я вообще в этот старый дом никогда больше не попаду. В холле (я пересек его пустоту) не было ни души. Величественные старцы разбрелись кто куда, — бо€льшая их часть засела в зале, чтобы повторно смотреть фильм о своей молодости. Почти нетронутый стоял их стол. И возвышались три громадных оранжевых холма — апельсины.

Я спустился в буфет и взял, что хотел, — чашечку кофе. А этот человек со своей чашечкой уже сидел. Поодаль за столиком.

И вот — такая отчетливая врезка в памяти — этот человек встает и, держа свою чашечку на весу и заранее улыбаясь (дескать, не будет ли навязчиво?), не спеша переходит за мой столик.

— Можно?

— Конечно.

Он еще раз улыбнулся. И спросил:

— Скажите, вы специально пришли сюда сегодня?.. Или случайно?

— Случайно.

— На самом деле случайно?

— На самом деле.

— А-а-а, — протянул он, в голосе послышалось разочарование.

Возникла пауза. Или, лучше сказать, пауза несоответствия. Его улыбка и его разговорчивость исчезли — было ясно, что он не нашел за моим столиком, что искал. И потому смолк. А я тоже молчал и даже не знал, что бы ему такое сказать, чтобы впопад. Некоторое время мы оба только о том и думали, что лучше б ему ко мне не пересаживаться.

— Н-да, — высказался наконец он.

Я даже не попытался поддержать эту глубокую мысль — глотал понемногу кофе, вот и все.

Потом он все же спросил:

— Вы Старохатова Павла Леонидовича знаете?

— Знаю.

— Каким образом?

— Я его бывший слушатель.

— Учились в Мастерской?

— Да.

И тут он улыбнулся. Он просиял. Он покрылся краской. Он нашел, что искал.

— А почему же вы говорите, что пришли сюда случайно?