Ахто Леви - Улыбка Фортуны

Среди многочисленных вопросов, заданных Серому Вертининым, был один, который задавали все посетители. Многих интересовало его семейное положение — женат ли он, собирается ли жениться, сколько намеревается завести детей и т. п. Но больше всего многих людей интересовала судьба его родных, проживающих в Швеции, — матери, сестры и брата.

— Если вас отпустят их проведать... вернетесь? — спросил Вертинин, с любопытством разглядывая Серого. — Здесь-то вы главным образом в тюрьме сидели. Там же у вас близкие родственники... И никто вас за это не осудит...

Серый задумался. Его настороживала небольшая деталь: откуда у такого изысканно культурного человека цинизм, который простителен какому-нибудь бродяге? И почему его так волнуют планы Серого, связанные с желанием повидать родных?

И вот в душу Серого закралось подозрение: а не агент ли Вертинин иностранной разведки, рассчитывающий на что-то в дальнейшем?

«Если это так, — лихорадочно соображал Серый,— нужно этого гада осторожно и умненько заманить в ловушку и разоблачить. Если «они», — подумал он, имея в виду иностранную разведку, — не дураки, то, зная о моей симпатии к женскому полу, сделали бы вывод, что женщина скорее войдет ко мне в доверие. Значит, они бы подослали ко мне женщину. Но, — продолжал он соображать, — может быть, «они» не считают меня дураком, ведь такой вариант я разгадаю. Вот они и подослали ко мне мужчину. Однако человеку впечатлительному меньше всего свойственно логическое мышление и они, будучи не уверены в том, что я действительно готов к появлению женщины, не должны были подсылать мужчину...»

И он решил ждать женщину. Он был благодарен людям, создающим шпионские фильмы, подготавливающие потенциальных шпионов, а также предупреждающие несведущих, то есть их потенциальных жертв. Вопрос же о Вертинине до поры до времени остался открытым.

Странные люди, странные дома, непонятные интересы и незаслуженные обиды

Его знакомство с Вертининым продолжалось. Через несколько дней он был приглашен в гости. Трехкомнатная квартира Вертинина была набита старьем, никаких гарнитуров — ни немецких, ни венгерских. Стеллажи с книгами от пола до потолка и мебель времен Петра I: старинные комоды, шкафы с резьбой. Древняя кровать черного дерева с деревянными орлами у изголовья могла принадлежать в старину какому-нибудь вельможе с нежным, как у кролика, мясом на скелете. Стены же вертининской квартиры были украшены портретами каких-то особ в старинной одежде с пергаментными лицами. Особенно бросался в глаза портрет дамы в широкополой шляпе. Надменную эту даму Вертинин представил как свою прабабушку с материнской стороны: С другой стены давил авторитетом господин с тремя подбородками и весьма гнусной харей. О нем Вертинин сказал, что это отец той дамы, старый дворянин. «Значит, «контра», — подумал Серый о Вертинине. — Может, я и не ошибся».

У Вертинина были еще две таких же, как он сам, темных личности, один — Друг, другой — Двоюродный Брат. Двоюродный Брат совсем сбил Серого с толку ехидным замечанием о том, что мебель Вертинина, как и портреты «дальних предков», приобретены в комиссионных магазинах. Все засмеялись, и Серый почувствовал себя неловко: было похоже, что над ним решили подшутить.

Настроение его улучшилось за столом. Они ели и пили, откуда-то из- под потолка полилась музыка, и Серый сделался снисходительным ко всем мировым шпионам. А они этим тут же воспользовались и начали задавать ему вопросы. Была в них какая-то непонятная насмешливость, снисходительная ирония, когда, спрашивая, заранее знают, что можно ждать в ответ, и как бы наслаждаются потехой — и малое дитё что-то соображает...

Только Серому на все это было наплевать, он ел, пил и не слишком старался казаться умным. Наконец, его оставили в покое и начали соревноваться в остроумии между собой. Особенно старался Двоюродный Брат, он разглагольствовал на исторические темы, и все его покорно слушали, потому что он, как представил его Вертинин, был специалистом в этой области.

Особенно волновали крупного специалиста проблемы искажения истории. Сверкая глазами, он страстно доказывал, что объективной истории не было и нет, всех историков мира он, мягко говоря, критиковал (чтобы не сказать — разоблачал), все они получались у него лжецами и карьеристами. Серому же казалось, что он явно спекулировал своей ученостью: я, дескать, говорю вещи настолько мудрые, что этим они просты и не понять их может только дурак. Кто же захочет расписываться в собственной глупости? Серый тоже не хотел. Все слушали «крупного специалиста», и было похоже, что действительно его понимали или делали вид, что понимают, причем они ухитрялись при этом даже казаться глубокомысленными.

Потом Вертинин с пафосом толковал о роли писателя в обществе: писатель, мол, это посредник, доводящий интересы и дела народа до сознания его руководителей посредством искусства. А Двоюродный Брат безапелляционно утверждал необходимость искусственной безработицы, потому что только тогда люди научатся ценить свою работу, и говорил о народе и рабочих настолько свысока, что Серый предвкушал скорое разоблачение иностранных агентов, разыгрывающих перед ним этот спектакль.

Потом они снова напали на Серого.

— О чем вы станете писать в будущем? — спросил Друг. — Может, «Ромео и Джульетту» в эстонском варианте? Или создадите еще один образ умного, чуткого, принципиального партийного работника? Или сочините роман, где попробуете решить все мировые проблемы?

Серый сунул себе в рот кусок мяса.

Он жевал мясо и пытался уловить в бесконечных рассуждениях о литературе и науке какое-нибудь известное имя, произносимое с уважением, но не смог. Ему любопытно было знать, как его собеседники относятся к самим себе, какое место отвели себе в мире цивилизации. Судя по сложности и запутанности их речей, они были, видимо, людьми образованными и, наверное, считали себя той интеллигенцией, которая Способна мыслить самостоятельно и независимо. Только, казалось Серому, слишком активно, слишком единодушно они все вокруг отрицали.

Двоюродный Брат спросил его непринужденно:

— Вы не думаете поехать в Швецию?..

И все оживленно стали обсуждать эту тему так, будто и не могло быть никаких сомнений в том, что он мечтает поехать в Швецию с тем, чтобы не возвращаться.

— А что вы там станете делать? Будете писать о «застенках НКВД»?.. — спросил Двоюродный Брат.

— За границей вам делать нечего, — сказал Друг, — там хорошо только тому, кто умеет делать бизнес, рвать отовсюду большими кусками. Кто на это не способен, должен работать как проклятый.

А Двоюродный Брат подтвердил, что такому элементу, как Серый, не имеющему специальности, образования, да еще с его прошлым, конечно же, здесь лучше, потому что он всюду найдет какую угодно работу, будет точить язык вместе с карандашом, получать свои сто рубчиков и даже прогрессивку; при этом он будет пользоваться уважением, его будут приглашать на собрания, семинары, летучки. Там же, за границей, такого работничка живо прогонят, потому что эксплуататора такая программа не устраивает.