Марьяна Сурикова - Мотылек

Сейчас, когда он пошёл на поправку, пора окончательно избавиться от моей дорогой падчерицы. Я придумала замечательный способ, тот, который доставит тебе очень много страданий, особенно когда придёшь в себя, и чувства вернутся. Даже сейчас ты всё осознаёшь и ведёшь себя как обычно, но только не ощущаешь боли, не споришь и со всем соглашаешься. А вскоре и вовсе исчезнешь из замка, по собственной воле, чем нанесёшь самолюбию моего графа самый жестокий удар.

Пусть сейчас он зол на меня за то, что опоила и женила обманом, но постепенно эта ярость пройдёт. Пока он мстит жестоко, изощренно, но я готова терпеть. Пускай развлекается со своими шлюхами, берёт любую понравившуюся девку, он ведь потом и лиц их не вспомнит, и однажды ему все это надоест. Граф устанет от лёгких побед и вернётся ко мне. Я всегда буду рядом, ему будет хорошо со мной, я сделаю так, чтобы обеспечить ему жизнь, о которой мечтает любой. Буду разделять его интересы, заботиться о его комфорте и удовольствии, а мужчины не уходят от тех, с кем им хорошо. И я никогда не отпущу Джаральда, слышишь?

— Да.

— Не могу понять, чем ты его привлекла. Ты просто бледное подобие женщины и не можешь вызвать у мужчины интереса. Почему же тогда он смотрит тебе вослед, когда выходишь из комнаты, почему голос его звучит мягче, когда он говорит о тебе? Отвечай мне!

— Я не знаю.

— Не знаешь? Ты глупая, скучная, бесцветная моль, которую я раздавлю. Сегодня избавлюсь от тебя навсегда. Идём, познакомлю кое с кем. Ты должна будешь соглашаться со всем, что она скажет, поняла?

— Да.

— Превосходно. А теперь утри кровь салфеткой, она уже закапала скатерть.

Мачеха поднялась и неторопливо проследовала в гостиную, а я шла позади. Безразличие и апатия царили в душе, только в самой глубине горел крошечный огонёк эмоций, но они были придавлены сейчас более тяжёлым грузом.

— Доброе утро, аббатиса, — Катрин величественно вплыла в комнату и обменялась приветствием с высокой, очень худой женщиной в чёрном платье и платке, закрывавшем волосы.

— Доброе утро, графиня. Это и есть ваша падчерица?

— Все верно. Розалинда, сделай реверанс и поприветствуй нашу гостью.

Я хотела присесть, но женщина остановила меня, приблизившись и положив руку на плечо.

— Ни к чему истинной рабе Господа нашего светские манеры. Дай взглянуть на тебя, дитя.

Она подняла моё лицо за подбородок и пристально разглядывала, поворачивая его в разные стороны.

— Я вижу чистую душу в этих глазах. Господу угодны такие невесты. Чиста ли ваша подопечная телом, как и душой?

— Она чиста, аббатиса. Мне известны правила ордена.

— Это и правда твоё решение дитя? Ты согласна уйти в монастырь, отринув все искушения мирской жизни?

— Да.

— Ты должна понимать, что наш орден — один из немногих, сохранивших прежние традиции. Правила очень строги. Мы даём обет молчания, и дабы никогда не нарушать его, каждой из сестёр отрезают язык. Ты готова к этому?

— Да.

Находись я в здравом уме, испытала бы дикий ужас от того, через что предстояло пройти, но яд оказывал своё действие, и я покорно со всем соглашалась.

— Жизнь в монастыре тяжела, наказания строги, но справедливы. Мы трудимся на благо мирян не покладая рук, возносим молитвы о прощении этих грешников, и по заслугам нам воздастся. Да спасены будут наши бессмертные души, и Господь примет нас в обитель, ибо жизнь бренна, и конец близок.

Аббатиса положила мне руку на плечо, подвела к столу и усадила на стул. Передо мной положили лист белой бумаги и перо.

— Дитя, напиши о том, что вверяешь себя, имущество своё и жизнь аббатству и ордену и переходишь под их покровительство, а после отправимся в дорогу, путь до Уэльса7 не близок.

— Ах, — вздохнула мачеха, — вы простите, аббатиса, но мне так тяжело за этим наблюдать, никак не могу понять её рвения. Уйти от мира в самом расцвете лет...

Катрин скорбно покачала головой и приложила платочек к глазам.

— Господь просветляет лучших из нас, и тому немало примеров жития истинно святых людей.

Пока они разговаривали, я написала все, что требовалось, а потом подписала ещё какие-то бумаги.

— Его светлость придёт попрощаться? — спросила аббатиса, аккуратно сворачивая документы и пряча их в небольшую сумку.

— Муж очень болен, врач и сиделка не отходят от него, а мы постоянно молимся о его выздоровлении. В любом другом случае, он непременно спустился бы поприветствовать вас.

— Подпись графа предпочтительней, но раз он болен, то достаточно, чтобы вы заверили документ, графиня. Подпишите вот здесь. Нам уже пора отправляться в дорогу.

Катрин склонилась над столом, рука с пером замерла на полпути, а мачеха с сожалением в голосе произнесла:

— Как же тяжело навсегда отдать дитя ордену. Я привыкла заботиться о девочке, а теперь вынуждена расстаться с ней, вверить Розалинду в руки чужих людей.

— Трудности нашей жизни лишь путь в вечному раю. Не всякая мать способна смириться с выбором дочери, и в нашем случае я угадываю волю провидения. Вам не суждено более увидеться, но отрадой станет знание, что вашей подопечной уготовлена жизнь небесная.

— Вы правы, — Катрин поставила подпись, — дозвольте проститься с падчерицей, она спустится к повозке совсем скоро.

— Прощайте, графиня.

— Прощайте.

Аббатиса вышла, а Катрин медленно приблизилась ко мне, обошла по кругу, пристально оглядев сверху донизу, и остановилась напротив.

— Это особенный орден, Розалинда. Я очень тщательно выбирала его, чтобы быть уверенной — ты не вернёшься. Они такие аскеты, даже сложно себе представить. Теперь ты собственность монастыря до конца жизни, а граф не сможет вернуть тебя назад. Говорят, стены там высокие и очень крепкие. Однако не думаю, чтобы мой милый Джаральд последовал за неблагодарной девчонкой, которая предпочла ему божью обитель. Это ведь так бьёт по мужской гордости, а граф очень горд и крайне самолюбив. Его интерес быстро угаснет, а я найду чем отвлечь мужа на это время. Прощай, дорогая, веди себя там хорошо.

Катрин нежно обняла меня, потом довела до самых дверей и велела слуге накинуть мне на плечи тёплый плащ.

— Как бы ты не замёрзла в дороге, — причитала мачеха с бездушной улыбкой на лице.

Холодная каменная келья, узкое окошко — единственный выход в мир. Оно закрывалось хлипкой деревянной ставней, чтобы ветер не задувал внутрь. Один стылый пейзаж кругом: горы и ущелья, а ещё узкая дорога, ведущая к высоким монастырским воротам.

Присев на деревянную кровать, перевела взгляд на одиноко мерцающую свечу в глиняном горшочке с песком. Рядом стоял ещё один горшочек побольше, в него нам дозволялось собирать уголья из большого очага в трапезной, чтобы хоть немного согреть свои крошечные комнаты. Я посмотрела на противоположную стену с иконой и вспомнила, как аббатиса привезла меня сюда, и я впервые увидела мрачные высокие стены и возвышающиеся над ними крыши аббатства на вершине горы.