Марьяна Сурикова - Мотылек

Встречала нас одна из помощниц, и пока две молоденькие девушки бросились выпрягать лошадей из повозки, сестра что-то торопливо объясняла. Её тонкие пальцы складывались в непонятные для меня знаки, а аббатиса задавала вопросы:

— Сестра Селестия? Со скалы?

Женщина кивнула в ответ и продолжила свой молчаливый рассказ.

— После встречи с покровителями? Вы не проследили, чтобы она выпила особый отвар?

Помощница склонила голову, скорбно складывая руки в мольбе.

— Вы будете наказаны, сестра Анна. Разве не знаете, как не любят покровители подобных происшествий? Вы должны были объяснить ей, что ради аббатства и сестёр приходится идти на жертвы, а потом напоить отваром. Этот досадный случай может сказаться на чести ордена, и высокие лица отвернутся от нас, и не на что станет содержать монастырь. Прихожане нынче не жалуют милостыней, её не хватает даже на дрова для очага. Что станет с обителью и монахинями? Как мы сможем нести просветление грешным душам и помогать страждущим? К счастью, есть ещё шанс умилостивить покровителей. Я привезла новую послушницу. Сейчас соберите сестёр и будем молиться за душу нашей бедной усопшей грешницы, дабы Господь простил грех самоубийства и принял её в своё царствие.

После меня провели в келью. Все они были крошечными, с маленьким узким окошком. Одежда послушниц представляла собой серое шерстяное платье из той грубой материи, от которой обычно чешется все тело, шерстяных чулок и чёрных плащей, а на ноги обувались большие неудобные башмаки. Волосы все сестры закрывали чёрными накидками, а на шее у каждой висел тяжёлый деревянный крест. Одежда монахинь отличалась только цветом платья, оно было белым.

Наш стол ограничивался овощами, маслом, чёрным хлебом, солью и водой. Ни мяса, ни рыбы, а тем более молока здесь не давали. Красное вино дозволялось отведать только во время причастия. Ели всего два раза в день, около полудня и вечером, часов в пять — шесть, а когда начинался пост, то питаться разрешалось один раз в день при закате солнца. Спали на соломенных матрасах, положенных на доски, и накрывались своими плащами. Одежду не снимали, чтобы всегда быть готовыми подняться на молитву.

При монастыре был обширный огород, но зимой не приходилось возделывать землю, зато хватало другой работы: уборка монастырских помещений, помощь на кухне, прядение пряжи, а в остальное время мы молились или же читали Священное Писание.

Поднимали нас в половине третьего утра и созывали на ночную службу. Следующие службы шли в шесть и восемь часов, а далее следовала месса8. На утреннем капитуле9 всем определялись обязанности на день. Наряду с физическим трудом, стоял труд умственный, и зимою он занимал не менее пяти часов в сутки.

Умственный труд состоял в чтении Священного Писания и других религиозных книг, а также в их переписке. Эту работу часто доверяли мне и ещё одной сестре, поскольку не все монахини и послушницы оказались образованными. Писали мы в общей келье, и за этим делом очень строго следили. Сама аббатиса приходила проведать нас, чтобы не смогли унести ни единого клочка бумаги. Все связи с внешним миром пресекались на корню, особенно в период послушничества.

Я ждала пострига через пару дней. Меня готовили к нему. Настоятельница приходила в келью каждый вечер и вела беседы на тему послушания и обета, говорила об уставе аббатства, объясняя всё тем, что бодрствование и пост есть лучшие средства отсечения вожделенной плоти, рассказывала о жизни вечной и небесной благодати. В половине седьмого она покидала меня, наказав прочитать вечернюю молитву и ложиться спать.

Мне каждый день следовало учить знаки, с помощью которых немые сестры общались. Одного я не могла понять, для чего доходить до подобной жестокости? Затем, чтобы девушки и помыслить не могли о возвращении к мирской жизни, когда примут обет? Или здесь скрывалась другая тайна? Послушниц ко многому не допускали, не во все помещения мы могли входить. Были в монастыре и запертые двери, за которыми скрывались, как однажды обмолвилась аббатиса, настоящие сокровища монастыря — священные книги, и познать их дано было лишь истинно просветлённому человеку.

Само аббатство подчинялось епископу, но помимо него существовали какие-то загадочные покровители, чьей милостью и существовала обитель. Монахини о них ничего не рассказывали, но девушка, которую, как и меня, готовили к постригу, и которая прежде жила в деревне у подножия горы, шёпотом поведала, что эти покровители принимают участие в обрядах, предшествующих постригу и жуткому отрезанию языка. Сама Эмили удалилась в обитель с одобрения родных. Она рассказывала, что выбор был невелик, поскольку она уродилась калекой и всегда была родителям обузой. Она расспрашивала и меня о причине, побудившей отречься от мирской жизни, но я не могла поведать всей истории, ведь Катрин велела молчать.

Наконец настал тот день, когда мы готовились принять постриг. Меня и вторую послушницу отправили в часовню. Нам следовало убрать её, почистить полы и вымыть алтарь, а также расставить повсюду свечи и растопить пожарче очаг. Я молча мыла полы, а Эмили тихонько шептала, рассказывая все новые и новые подробности о монастыре, которые были мне неведомы.

— Аббатису нашу выбрал сам епископ. Она очень суровая женщина и предана ордену, сделает все, чтобы аббатство процветало и больше послушниц стремилось попасть сюда. Благодаря её усилиям монастырь существует, и епископ доволен. Никак Божьими молитвами у обители столько покровителей. Из-за строгости здешних правил желающих принять постриг немного. А аббатиса спит и видит, что наступит день, когда орден обретёт небывалое величие. Считает, что только последовательницы светлого учения могут нести просветление, открывать людям глаза на их грехи и возвращать их на путь истинный.

Я молча продолжала убираться, слушая вполуха.

— Скажи мне, ты серьёзно больна?

Я опустила веник, подняла взгляд на Эмили и отрицательно покачала головой.

— Вовсе нет.

— Отчего тогда помощница аббатисы подсыпает тебе в еду лекарство.

— Какое лекарство?

— Коричневый порошок. Я видела, она каждый раз добавляет щепотку.

— Возможно, это тот самый порошок, что передала мачеха. Он не совсем обычный. Обладает свойством лишать человека воли.

— Так ты здесь не по собственному желанию? Но так ведь нельзя! Это против воли Божьей!

— Мачеха так велела.

— Мачеха? Сослали тебя что ли? А я диву давалась, отчего ты спокойная такая и не волнуешься перед церемонией. Тебя опаивают?

— Если они сыплют в еду порошок, то, скорее всего, да.

— Тебя привезли сюда насильно?

— Верно.

— Так почему ты не пытаешься уйти? В орден берут только с добровольного согласия.