Сухинина Н.Е. - Великая Сила Любви

Тане дали воды, помогли подняться. В стороне под одинокой сосной сидела и плакала Лида. Все. Тот нервный, дерганый и не красивый танец живота на земляничной поляне был их последним танцем. Андрей отвез в общежитие Лидины вещи, врезал новый замок и уехал в загранкомандировку. Лида не хотела ни кого видеть, рыдала, даже пыталась наложить на себя руки. А Таня привезла Настеньку в свою однокомнатную квартиру за городом, упросила маму - пусть поживет?

- Да пусть живет, разве жалко?

И живет Андрей не показывается. Таня сама звонит иногда Лиде и говорит, что все в порядке пусть не волнуется. Она и не волнуется. Привыкла - когда девочка с Таней, всегда все в порядке. А совсем недавно, перед самым сном, когда Таня по привычке присела на краешек кровати к девочке, чтобы немножко поговорить, Настя грустно и очень по-взрослому спросила: - Ты зачем меня тогда обманула? Сказала, что поляна волшебная, что там никто никогда не ругается, а дядька тот ругался, плохие слова говорил, а папа обманул маму, а мама кричала, дралась...

- Прости меня. Я перепутала. Я привела тебя на другую поляну. Давай завтра встанем пораньше и пойдем на ту, настоящую. Это далековато, но мы дойдем, мы встанем пораньше...

5. Добродетель на пепелище Сначала было слово. Очень простое слово, из тех, что мы произносим, не задумываясь, и бывает - по нескольку раз на дню. Сказано оно было после короткого треньканья звонка: щелкнул замок в двери, и без всякой настороженности она распахнулась, впуская незнакомого человека (меня то есть) в дом.

- Здравствуйте - было то слово.

Ну что проще, что обычнее? Здравствуйте... И никаких расспросов, ни каких вопрошающих глаз. Длинный мой командировочный путь из Москвы до Печор Псковских завершался у этой двери. Длинный мой командировочный путь у этой двери начинался. Хозяйка дома - София. Имя обязывающее, я всегда робела перед ним, потому что ощущала грань, дистанцию какую-то между моим простеньким «Ниталия» и этим - таинственным и солидным.

Как сказать ей, зачем я приехала в эдакую даль - без звонка, без письма, без приглашения, как сказать ей, что виной тому ее поступок, о котором знает пока одна-единственная питерская семья, да вот и я теперь сподобилась. Но ни как не начну непростой разговор. Чувство сомнения - права ли, что намерена лезть в душу человеку, - очень беспокоит. И - не зря.

София умоляюще скрещивает на груди руки: - Не надо. Не надо об этом писать. Забудьте. Я бы и адреса своего на почтовом переводе не указала, да заставили. Говорят, раз деньги, адрес нужен обратный.

Мои аргументы, что о добрых человеческих поступках писать надо, мало убедительны. Да, надо. Да, сейчас особенно. Но София права, я чувствую это всем сердцем и оттого плохо подбираю слова.

А в Петербурге живет шумная многодетная семья Ирины и Сергея Скиба. Взвалив на себя воспитание четырех своих и шестерых чужих ребятишек, эти молодые славные люди идут по жизни, увешанные густой гирляндой из детских шалостей, детских болезней, детских слез и детского смеха. И вот получают они почтовый перевод из Печор на двадцать пять тысяч рублей. Незнакомый почерк, незнакомый адрес, незнакомое имя - София... Откуда узнала София про Питерскую семью? Из случайно попавшейся на глаза газеты, за которую зацепился взгляд. Не стала долго думать, собрала все, что заработала на черный день, до копеечки и - на почту. А там свои законы - такую большую сумму нельзя. Взмолилась: - Девочки, выручайте. Придумайте что-нибудь, - и газету им под нос, - читайте, вот для кого мои деньги. Прочитали «девочки», похлюпали в носовые платки, и - придумали, так сказать, изыскали возможность обойти строгие инструкции. И вот отправились Софиевы деньги из Печор в Петербург. Беленький свиток нырнул в почтовый скибовский ящик и затаился там в ожидании радости и удивления. А радость и удивление не заставили себя ждать. Ирина и Сергей показали перевод детям, тем, которые уже смышленые и понимают, что бывает в жизни такое явление, как помощь незнакомого незнакомым. Счастливы дети, которые испытали эту помощь в собственном доме. Им помогли те, кто ни кумом, ни сватом не приходиться. И, если складывалась жизнь так, что до хрипоты шел в их присутствии спор насчет того, что бескорыстие только в книжках, они вправе были прервать его, до конца не дослушав.

Прекрасный Софиин дом в нескольких километрах от Печор друзья называли не иначе, как «дворянское гнездо». В нем была просторная веранда с плетеной мебелью, ситцевые веселенькие занавесочки на окнах, ухоженный дворик, а со второго этажа такой простор открывался - держи сердце, а то возьмет и выпрыгнет! Только-только перевезла она из городской квартиры все свои вещи, книги, посуду, одежду, чтобы здесь, на хуторе основаться насовсем. А был воскресный день, и пошли они с сыном на службу в Печорский монастырь и возвращались тихонечко, по прохладе, пока запах гари со стороны хутора не стал навевать тревожные мысли. Горел их дом. Вернее, окончательно сгорел, когда подошли и встали невдалеке, опустив руки. Уже потом она узнает, что это - поджог, что подожгла дом женщина неуравновешенная, нервная, вечно сводящая счеты с хуторянами.

Восемьдесят копеек в кармане юбки - весь погорельский капитал. Надо было начинать жить сначала. Потянулись к ней люди с кастрюлями, чайниками, пакетами скопленной на трудное время гречки, стоптанными тапочками, стираными пеленками, рубашками - все сгодится - говорили, а что не сгодится - ты на тряпки.

Талантливыми руками наградил Господь Софию. Все пошло впрок - что перешила, что перекроила заново. Из потертой детской шубейки сварганила себе модный полушубок и очень смеялась, когда встретила ее в этом полушубке одна знакомая: - Это вы сгорели? - спросила недоверчиво. - Не похоже что-то...

Да, сгорела она. Особенно, как художник, жалела краски, холсты, подрамники - все слизало пущенное чужой рукой пламя. Беда - и тут же высвечивается рядом со злобой деликатное людское сострадание - боязнь обидеть, задеть по больному, любовь и поддержка.

Она скажет мне, что даже благодарна тому пожару потому что спалил он вместе с накопленным добром ее собственную гордыню, и душа, этим огнем очистившись, вдруг отчетливо узрела жалкие потуги ее к благополучной жизни - не так как у всех, а чуточку, ну пусть самую малость лучше, чем у всех. Дворянское гнездо...

Ей кажется теперь, что в том благополучном доме с видом на Псково-Печерский монастырь жила совсем другая, не знакомая ей женщина. Легко скользившая по жизни, легко выводившая кистью по холсту, легко распахивающая двери своей веранды для гостей, званых и незваных. Весело жилось нехлопотно. Механизм жизни был отлажен, как фирменные швейцарские часики, а если вдруг сбивался на полминуты, становилось очень некомфортно. И поднималась из глубины сердца густая волна недовольства. За что? За какие такие грехи? Не ворую, не предаю, другие вон как живут, и ничего...