Сухинина Н.Е. - Великая Сила Любви

Один раз Антон не выдержал.

- Ты кто по гороскопу? - наскочила на него Пенелопа.

- Не знаю.

- Не знаешь?! Человек должен знать свое созвездие, если, конечно, он образованный человек...

-Майя Львовна, - осторожно начал Антон, - мне дедушка сказал, что в гороскопы нельзя верить, светила созданы, чтобы светить, это их единственная функция во Вселенной. А гороскопы - это как карточная игра...

-Твой дедушка! - взвизгнула Пенелопа. - Много он понимает, твой дедушка. Люди, не дурнее его, составляют графики влияния звезд на человека. Его дедушка, видите ли... Тоже мне, авторитет!

-Мой дедушка физик. Он преподавал в институте. Для меня он авторитет, - голос Антона звенел от злости. - И я согласен с его словами, что в гороскопы верят только полоумные.

Потом он стоял нахохлившись в кабинете директора и твердил «не буду» на настоятельные просьбы попросить прощения у Майи Львовны. Потом с ним долго говорила классная руководительница Зоя Семеновна, географичка, которую он очень жалел за слабое здоровье и тихий голос. Потом он отказался дома от обеда. Потом долго плакал, уткнувшись в диванную подушку, а дедушка сидел рядом и ни о чем не спрашивал. А когда пришла мама, дедушка что-то шепнул ей в прихожей, и она изо всех сил старалась делать вид, что не замечает зареванного лица сына.

Пенелопа затаилась. Она не видела Антона Капустина в упор. Она не вызывала его к доске, а любовь к гороскопам проявляла вызывающе громко и восторженно: - Завтра по гороскопу у меня день удачных поступков. Пройдусь-ка я завтра по магазинам, если вы, конечно, не возражаете.

Они не возражали. С того диспута о пользе и вреде небесных светил прошел месяц. И вот впервые Майя Львовна вспомнила про Антона. Монолог Гамлета... А он ей про больной зуб. И - все сначала.

Только вчера они долго разговаривали с мамой. И она просила его, Антона, молчать на все оскорбления учительницы: «Представь себе, что это не тебе говорят, ну что ты кино смотришь, где ругаются. Молчи, как в рот воды набрал. Пообещай мне, что будешь молчать, обещаешь?» А дедушка, надев очки, указывая пальцем, сказал тихо: «Все не так просто. Лида, все не так просто». И вздохнул. Антон обещал. Вчера вечером ему казалось, что промолчать - пара пустяков, да пусть она хоть лопнет от злости, а я - глухонемой, молчу и молчу. А сейчас так и готова сорваться с языка фраза, насчет вставной челюсти. Наверное, все засмеются... «Молчать, молчать», - приказывал он себе. И - промолчал. И майя Львовна, откричав про недалекое страшное будущее дебилов, ушла в учительскую.

Антон чувствовал себя именинником. Впервые не от того, что уел Пенелопу, а от того, что смог переступить через собственную злобу, не дал волю языку, настроению.

- Вот и хорошо, - обрадовалась мама, - ведь ее, сынок, тоже понять можно. Немолодая, одинокая. Говорят, ее бросил муж, нашел молодую, уехал с ней куда-то в Прибалтику. А она тут с вами... Забаву себе нашла - астрологические прогнозы, ну и пусть тешится, вы ей не мешайте.

Удивительное дело, Антону вдруг захотелось выучить монолог Гамлета: «Она меня спросит, а я ей как орешки отщелкаю. Удивится Пенелопа, удивится, это уж точно»...

Он открыл Шекспира на заданной странице. «Что благородней духом - покоряться пращам и стрелам яростной судьбы иль, ополчась на море смут, сразить их противоборством?» Вот тебе раз! Ведь тут как раз про Пенелопу. И про меня. Покоряться или ополчаться - что благороднее? Молчать, как глухонемой, или отбивать ее наскоки, а то, если дать ей волю, она так распустится... Гамлет тоже не знал, как лучше, все не мог решить, что «благородней духом». Но решил же! Решил! Лучше уж, «ополчась на море смут», сразить их... И пошел сражать, никого ведь не пожалел, даже мать, а я Пенелопу жалеть должен? И опять вразумляла его мама: -Понимаешь, сынок, это ведь так давно было. Тогда отношения между людьми были определенными, примитивными, если хочешь: враг - это враг, друг - это друг. Врага сокрушай, друга люби. А сейчас нет той однозначности. Помнишь, у Высоцкого: и не друг и не враг, а так... Время такое ломаное. Тяжело разобраться, прав человек или нет. Да разве нам судить? Нам надо стараться жить по совести. А это значит, не огорчать никого, даже тех, кто тебе неприятен или нелюб. Потерпи. Учись терпению. Сколько еще в твоей жизни Пенелоп таких будет.

И опять мамины слова успокоили. И опять он раскрыл Шекспира и выучил весь монолог Гамлета. Только бы Пенелопа его вызвала.

На Майе Львовне был строгий серый костюм с малиновым шарфом, завязанным бантом. Она вошла в класс как-то скорбно-торжественно, с высоко поднятой головой.

- Вчера, вернувшись домой после школы, я обнаружила, что у меня из кошелька пропало двести тысяч, моя месячная зарплата. В вашем классе у меня был последний урок. Имейте мужество сказать, кто украл у меня деньги.

Класс молчал. Майя Львовна выдержала паузу, а потом, покрывшись румянцем, выкрикнула в лицо подросткам: - Да знаете, кто вы? Вы, вы... ничтожества, и родители ваши такие же! Может, они и подучили вас залезть в кошелек к учительнице? Знаете, что я вам сделаю за это? Да я на вас порчу наведу, да я вас всех... прокляну!

Слово «прокляну» метнулось в классе черной стрелой, сорвавшейся с натянутой донельзя звенящей тетивы. И даже те, кто не понимал его зловещего смысла, съежились и опустили глаза. Слово это накрыло собой все сказанные ранее. И те - ранние, ругательные, обидные, грубые - измельчали в одночасье и превратились в жалкую кучку мусора. А это распласталось над классом, зависло грозовой тучей, от которой потемнело в глазах и застучало в висках ощущением боли и неминуемой беды. Сам не зная, зачем он это делает, Антон Капустин выпалил: - Майя Львовна, успокойтесь. Мы вам деньги соберем. Мы попросим родителей, они не откажут. Успокойтесь!

- Значит мне успокоиться? - учительница иронично оглядела Антона. - Значит ты все берешь на себя. Раз так, то... ты украл эти деньги. Я это знала с самого начала, но я хотела, хотела, чтобы ты сам сознался. А ты весь класс впутываешь. Трус!

Антон на секунду задержался у стола, беспомощно и виновато оглянулся на затаившихся ребят. Потом двумя прыжками подскочил к учительнице: - Да вы гадина, - сказал он тихо. - Правильно сделал муж, что бросил вас. гадина, гадина, гадина! - забился он в истерическом душераздирающем крике.

Две недели Антон не ходил в школу. Осунувшаяся мама принесла Майе Львовне конверт, в котором лежало двести тысяч. Майя Львовна отдернула от него руку: - Не надо мне ваших денег. А мальчик будет отвечать по закону, не выгораживайте.

Действительно, через несколько дней принесли повестку в суд. В тоненькой папочке «Дело» белел единственный пока документ- «Заявление претерпевшей»: «Я обратила внимание, что ученик девятого класса «В» Антон Капустин сидел на перемене на подоконнике рядом с моим столом. Рядом были еще ученики, но мое подозрение падает именно на Капустина, как на дерзкого, невоспитанного, способного на любой неблаговидный поступок». Первое, что бросилось в глаза, когда я читала заявление претерпевшей, - красивый почерк, крупный, с легким наклоном, с кокетливой петелькой у буквы «р».