Наталья Долинина - Печорин и наше время

«Азамат вспыхнул.

А мой отец? — сказал он.

Разве он никогда не уезжает?

Правда...

Согласен?..

Согласен, — прошептал Азамат, бледный как смерть».

«Вот они и сладили это «дело... по правде сказать, нехорошее

дело!» — рассказывает Максим Максимыч. Бедный штабс-капи­тан, невольно послуживший орудием Печорина, ничего не знал; он и думать забыл о подслушанном разговоре, который он так неосторожно пересказал Печорину

И вот совершается сделка. Азамат предупрежден, что завтра Казбич приедет и крепость. «Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости... ночью они оба возвратились, и часовой видел, что поперек седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой».

На другой день Азамат украл лошадь Казбича. Казбич сразу сообразил, кто виноват.

«— У рус яман, яман! — заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс».

«Урус яман» — значит «русский злой». Казбич отлично представляет себе, что без помощи русских нельзя было бы украсть коня: вдобавок «у ворот крепости часовой загородил ему путь ружьем»,— вероятно, солдат заподозрил, что Казбич совер­шил что-то неположенное и пытается бежать; но обезумевшему от горя Казбичу, конечно, кажется, что все здесь в заговоре про­тив пего, все помогают похитителю...

Погоня Казбича за Азаматом безнадежна: догнать беглеца пешком он не может, убить его па таком расстоянии почти неве­роятно. Казбич все-таки пытается сделать это — он выстрелил на бегу; «...с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах; потом завизжал, ударил ружье о камень, разбил его вдребезги, повалился па землю и зарыдал, как ребенок...».

Отчаяние Казбича вызывает в нас сочувствие; мы ведь уже знаем, ч е м был для него Карагез, и даже Максима Максимыча поражает глубина его горя: «...я велел возле его положить деньги за баранов — он их не тронул, лежал себе ничком, как мертвый. Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?..»

Через несколько десятков страниц, в «Княжне Мери», мы прочитаем строки, которые заставят нас вспомнить Казбича и его горе:

«Все было бы спасено, если б у моего копя достало сил еще на десять минут! Но вдруг... он грянулся о землю... едва слыш­ный стон вырвался сквозь стиснутые его зубы; через несколько минут он издох; я остался в степи один, потеряв последнюю на­дежду... я упал на мокрую траву и, как ребенок, заплакал.

И долго я лежал неподвижно, и плакал, горько, не стараясь удерживать слез и рыданий...» Это пишет Печорин в своем днев­нике. Так горюет он, не успев догнать женщину, которую любил. В романе Лермонтова события расположены П6 хронологи­чески - мы еше бутом говорить осГэтом: Печорин рыдал в степи у трупа коня незадолго ДО того, как попал в крепость к Максиму Максимычу, НЕЗАДОЛГО до того, как увидел неподвижно распростертого, окаменевшего в своем отчаянии Казбича или, если не видел сам, то услышал о нем. Неужели не шевельнулось в его душе сострадание?

Видимо, нет. Во всяком случае, Максим Максимыч ничего не рассказывает о том, как вел себя Печорин. Может быть, впрочем, он и не заметил безмолвной трагедии Казбича — у него была другая забота: Бэла.

Теперь из повествования Максима Максимыча исчезает Аза­мат. «Так с тех пор и пропал: верно, пристал к какой-нибудь шайке абреков, да и сложил буйную голову за Тереком или за Кубанью: туда и дорога!..»

Почему «туда и дорога»? Неужели у доброго Максима Макси­мыча нет чувства вины перед Азаматом? Нет. Он — дикий, го­рец, разбойник. Максим Максимыч даже Печорина не осуждает за Азамата. Он недоволен только из-за Бэлы: ее похищение мо­жет осложнить «мирные» отношения со старым князем, отцом Бэлы. Вот почему Максим Максимыч «надел эполеты, шпагу и пошел» к Печорину.

«Он лежал в первой комнате на постели... дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было...

Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог, — только он притворялся, будто не слышит».

Бедный Максим Максимыч! Весь его опыт, и суровость, и все его мужество — для горцев. С горцами он может быть осторожен, хитер п тверд, потому что они для него — не люди. Перед Печо­риным он пасует, и Печорин знает это. Будь у пего другой на­чальник, Печорин, может быть, и не осмелился бы на такой рис­кованный шаг, как похищение черкешенки. Но Максим Макси­мыч с первой встречи поставил себя в положение приятеля, а не начальника: «...пожалуйста, зовите меня просто... приходите ко мне всегда в фуражке».

Теперь Максим Максимыч пытается восстановить служеб­ную субординацию: «надел эполеты, шпагу» — но вместо рез­кого начальственного тона, на который он не способен, мягкий штабс-капитан «начал кашлять и постукивать каблуками» — кто же станет его слушаться?

«Господин прапорщик!.. Разве вы не видите, что я к вам при­шел?» — спрашивает Максим Максимыч «как можно строже». Нисколько Печорина не пугает и но убеждает эта напускная строгость.

«Лх, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли труб­ку? — отвечал он, не приподпимаяс ь» (разрядка моя,- //. Д.).

Разговор этот удивительно точно раскрывает психологию обоих. Максим Максимыч пытается сохранить дистанцию между начальником и подчиненным, поставит!. Печорина па место Печорин всему этому нисколько не поддается. Каждый говорит в своей стилистической манере, исключающей манеру другого. Вот реплика Максима Максимыча:

«— Господии прапорщик!.. Разве вы не видите, что я к вам пришел? — Извините! Я не Максим Максимыч: я штабс-капн­тан.— Я все знаю.— Господин прапорщик, вы сделали просту­пок, за который и я могу отвечать...— Что за шутки? Пожалуйте вашу шпагу».

Выписанные отдельно, без ответов Печорина, слова эти ка­жутся достаточно суровыми. Но Печорин не верит в их напуск­ную суровость. Не поднимаясь с кровати, он отвечает:

«— Лх, здравствуйте, Максим Максимыч! Не хотите ли трубку? — Все равно. Не хотите ли чаю? Если б вы знали, какая мучит меня забота! — Тем лучше: я не в духе рассказывать,— И полноте! что ж за беда? Ведь у нас давно все пополам.— Мить­ка, шпагу!»

Печорин оказывается прав, но обращая внимания на началь­ственный тон Максима Максимыча: бедный старик разрывается между служебным долгом, предписывающим наказать Печори­на, и привязанностью к нему. «Пожалуйте вашу шпагу» озна­чает домашний арест; Печорин преспокойно отвечает на это: «Митька, шпагу!» — нисколько не сомневаясь, что шпага отнята чисто формально. И правда. «Исполнив долг свой», Максим Максимыч по-приятельски сел па кровать и сказал: «Послу­шай, Григории Александрович, признайся, что нехорошо».

Ведь этот эпизод напоминает историю Гринева, у которого даже не капитан, а жена его Василиса Егоровна отнимает шпагу и отправляет ее в чулан. Ничего официального нет в этом аресте. Да Максим Максимыч и не очень осуждает Печорина — не умеет он его осудить. Ему кажется, что вина лежит на Азамато. Ответ Печорина на упреки ставит штабс-капитана в тупик своей не­посредственностью: «Да когда она мне нравится!»