Янь Гэлин - Тетушка Тацуру

Жена заснула, а к Эрхаю сон не шел. Он думал: чудное это имя, «Дохэ», а иероглифы красивые. Потом, наверное, привыкну так ее звать. Повернул­ся на другой бок, луна светила в окно голубовато-белым. Подумал еще: вот родит мне ребенка эта чужая японская девушка Дохэ, тогда, может, и пере­станет быть такой неродной.

Девочка появилась на свет в январе, глубокой ночью. Роды прошли легко, ребенка принимала повитуха из уезда, она знала немного по-япон­ски. У начальника Чжана были свои резоны отправиться в уездную боль­ницу и выложить там кругленькую сумму за повитуху, японку-полукровку: он не хотел, чтоб люди в Аньпине узнали, кто на самом деле родил его внучку. Как только живот Дохэ округлился, она больше не выходила со двора, сидела дома. Сяохуань уехала к родителям и жила там, пока ребенку не исполнился месяц. Когда люди вновь увидели Сяохуань, у нее на руках уже сидела девчушка в розовой накидке, и Сяохуань важно разгуливала с ней по улицам. Спросят: «Откуда ребеночек?», она ответит: «А то непонят­но? Утром навоз отгребала, там и нашла, откуда еще!» или: «Из женьшеня выстругала!» Скажут: «Какая красивая девочка!», Сяохуань смеется: «Так и есть, у матери-уродины растет вышитый цветочек!» А если кто ехидно подметит: «Сяохуань, чего это дочка на тебя не похожа?», она и тут за сло­вом в карман не полезет: «И хорошо, что не похожа! Иначе бедная сваха, пожалуй, забот не оберется. Разве найдешь на свете еще такого дурака, как Чжан Эрхай?»

Сяохуань вернулась в мужнин дом от родителей под вечер и сразу пошла в свой флигель. Мать Эрхая прибежала, радостно дробя крохотными ножками.

— Сяохуань, идем, покажу тебе толстушку, уже месяц стукнул!

— Эрхай у нее?

Старуха, конечно же, все поняла, поспешила в дом, со свистом рассе­кая ножками воздух. Вскоре явился Эрхай.

— Столько старался, и все зря, девчонку выстругал. Одни убытки, — съязвила Сяохуань.

Счастливый Эрхай хотел отвести жену в дом, познакомить с дочкой, но после этих слов так и застыл у порога. Развернулся, чтобы уйти, Сяохуань крикнула:

— Куда опять?

Не оборачиваясь, Эрхай бросил:

— Дальше стараться!

Сяохуань рванула мужа к себе, зло уставилась в верблюжьи глаза. Он выдержал взгляд. Посмотрели так друг на друга, и жена влепила Эрхаю пощечину. Ударила не всерьез, а будто слегка упрекнула и спросила — мой? Эрхай тотчас ударил в ответ, и Сяохуань поняла: он не полюбил Дохэ. Муж был уверен в своей правоте, потому и не стерпел обиду.

Следующие дни Сяохуань не подходила к ребенку. Из ее окна было видно, как Дохэ снует по двору — скорым шагом, низко склонив голо­ву, — то выносит ведро с грязной водой, то торопится в дом с тазиком кипятка. Грудь большая, увесистая, кожа белая, нежная, словно молочный жир. Дохэ не изменилась после родов, и лицо, и повадки остались прежние: чуть что — сгибается перед тобой в поклоне. Но Сяохуань казалось, что все в ней стало совсем другим. Теперь япошка держала себя так, словно у нее появился заступник, то тут, то там раздавался суетливый цокот гэта, она будто стала полноправной хозяйкой в доме и сновала по двору семьи Чжан, как по завоеванной земле, словно оно так и надо.

Однажды утром прошел дождь и выглянуло солнце, яркое, какое бывает только после непогоды. Сяохуань по обыкновению проснулась в десять с небольшим, устроилась на кане и закурила первую трубочку. Гэта во дворе простучали от северной комнаты к котельной и надолго затихли. Дома были только Сяохуань с Дохэ да девчонка, которой едва месяц стук­нул, считай, две с половиной женщины. Сяохуань оделась, накинула на плечи платок, хорошенько расчесалась. Вышла во двор, сбросила платок, отряхнула с него упавшие волосы и перхоть. В котельной кто-то мурлыкал песенку. Японскую песенку. Сяохуань подошла к окошку котельной, там, в белоснежных клубах пара, она разглядела два розовых тела — большое и маленькое. Походный алюминиевый котелок, который японцы, удирая, бросили на станции, служил им вместо ванны. Котелок был глубокий, но в ширину его не хватало, и Дохэ поставила сверху скамеечку, седушкой поперек, от края к краю. Сидя на скамеечке, она окатывала себя и ребенка водой из котелка, поливала ковшом из тыквы-горлянки то левое свое плечо, то правое. Вода, верно, была горячая — опрокидывая на себя новый ковш, Дохэ едва заметно радостно вздрагивала, голосок, тянувший песню, вдруг срывался на писк, и смех — точно у маленькой девочки от щекотки — коверкал мелодию. Вода скользила по телу Дохэ и опускалась на ребенка, уже немного остыв, поэтому малышка совсем не боялась. Еще бы ей бояться — десять месяцев она плавала в пузыре теплой воды в материнской утробе. На месте дымовой трубы в стене котельной осталась круглая дыра, десятичасовое солнце пробивалось сквозь нее и ложилось на пол, сияя, словно это луна упала на землю. Девочка безмятежно прижалась к матери. Тело Дохэ казалось отяжелевшим, и не только из-за груди, налив­шейся молоком так, что вот-вот лопнет; вся ее плоть была округлая, набух­шая, полная молока, тронь — и оно брызнет наружу. Мать с младенцем на руках — сколько таких картин уже видел мир? Вылепленных из глины, сделанных из теста, из прокаленного в печи фарфора...

Дохэ нагнулась, подобрала полотенце и завернула в него ребенка. Сяохуань тут же отпрянула в сторону — вот уж не хотелось ей, чтоб япошка увидела, как она жадно за ними подглядывает. Дохэ ничего не заметила, ее песенки мирно текли друг за другом, значит, она даже не смотрела по сторонам. Она поднялась и шагнула в столб света, вылепленный майским солнцем. Маленькая мокрая женщина, живот после родов почти не изме­нился, от пупка вниз тянется темно-коричневая дорожка, тянется и про­падает в густых черных зарослях между ног. Волос там — на полголовы. А на голове у Дохэ росла такая копна, что и на двоих бы хватило. Она была из племени косматых варваров, и потому казалась Сяохуань еще опасней. Где-то внутри у Сяохуань сплелся диковинный узел, она не могла понять — гадко ли ей то, что оказалось у нее перед глазами? Нет, совсем не гадко. Просто бесстыжее тело крошечной матери из чужого племени показало Сяохуань, что такое женщина. Раньше не выпадало случая хоро­шенько рассмотреть и подумать, что же это такое. Сяохуань — женщина, она сама играет в эту игру, но изнутри никогда не заметишь того, что видно снаружи. А тут она будто оказалась вне игры, стояла и смотрела через на крохотную самку. Сяохуань было горько до слез. Не нашлось в ней таких слов, которые могли бы выстроить по порядку то, что она сейчас увидела, о чем думала. Но если бы это сделал за нее кто-то дру­гой, грамотный, ученый, то сказал бы, наверное, так: перед ней была насто­ящая женщина, женщина до мозга костей — налитая соками плоть бес­стыдно извивалась, выставляя наружу округлости, и уходила под темный покров там, где смыкались ее ноги. Там таилась черная бархатная западня, глубокая и сокровенная. Сколько охотников попалось в нее с тех пор, как появились небо и земля? Западня манила их недаром: они нужны ей, чтобы разрешиться от бремени, родить маленький розовый комочек плоти.