Янь Гэлин - Тетушка Тацуру

Но по ночам, как сейчас, в голове роились другие мысли: угораздило же ее выйти замуж за Эрхая. Теперь нельзя с ним расстаться, нет сил уйти. К тому же во всем мире только Чжан Эрхай и может с ней совладать, кто еще ее, такую, вынесет? Они — два сапога пара. И если уйти, бросить Эрхая, задаром уступить мужа япошке Дохэ, разве будет она ценить его так, как ценит Сяохуань? Разве будет дрожать над ним, как над сокровищем? Все в нем хорошо, каждый жест — как он зевает, как вскидывает брови, набивает трубку, цепляет палочками еду — да разве Дохэ это разглядит? Все драгоценности Эрхая для нее не стоят и гроша. Когда в ночной тишине Сяохуань вспоминала о своем «Все, ухожу», сердце едва не разрывалось на куски.

Разлуку с Эрхаем еще вынести можно, но бросить девочку Сяохуань была не в силах. Веселый смех Ятоу, ее громкий плач почему-то сближали даже заклятых врагов. Члены семьи Чжан стеснялись разводить друг с дру­гом нежности, и вся их любовь выливалась на Ятоу. Сяохуань ни в жизнь бы не подумала, что сможет настолько привязаться к ребенку — как это так вышло? Оттого ли, что девочка для нее — наполовину Эрхай? Когда Сяохуань разглядывала тень мужа в маленьких глазках, в губках Ятоу, на сердце волна за волной накатывало тепло; она крепко прижимала к себе Ятоу, так, будто хочет втиснуть ее в себя, так крепко, что девочка испуганно вопила. Вот и сейчас Ятоу уже рыдает, бьется на руках у Сяохуань, словно рыба в сети.

Сяохуань испугалась, принялась укачивать девочку, спрашивая себя: почему, когда любишь кого-то, сильно любишь, то становишься сам не свой? Почему не можешь сделать больно? Не можешь его (или ее) как следует помучить, показать, что эта боль и есть — любовь? И что когда любишь — должно быть больно. Она уложила заснувшую девочку на кан. Сяохуань не думала, чем сейчас заняты Эрхай и Дохэ: делают свое дело или крепко заснули друг у друга в руках. Она не знала — а если бы узнала, то едва ли поверила, — что на самом деле чувствует Эрхай к Дохэ.

Теперь, когда стало известно, что Дохэ — сирота, Эрхай глядел на нее немного иначе, но перемена в нем все же была невелика. Он шел в ее комнату, как на заклание, жертвой были и Дохэ, и сам Эрхай. Жертвы на алтарь продолжения рода, черт бы его побрал. Первым делом Эрхай всегда гасил свет. При свете они не знали, куда спрятать глаза. С Дохэ теперь было проще, она больше не одевалась к его приходу так, словно в гроб ложится. В темноте она беззвучно снимала одежду, доставала шпильки из прически, и распущенные волосы падали уже до середины спины.

В тот вечер Эрхай зашел в комнату Дохэ и услышал, как она идет к нему в темноте. Мышцы во всем теле напружинились: что ей надо? Дохэ опустилась на корточки. Нет, на колени. С тех пор, как она появилась в семье начальника Чжана, кирпичные полы в доме стали чистыми, словно кан, — можно было вставать на колени где пожелаешь. Коснулась штанины Эрхая, опустилась ниже, тронула башмаки. Башмаки он носил нехитрые, ее помощь тут была ни к чему. Но Эрхай не двигался — пусть разувает, если ей так надо. Сняла с него башмаки, поставила на край кана. Теперь Эрхай услышал шорох ткани о стеганку. Дохэ сняла с себя одежду, белье. Это было зря, ничего лишнего он трогать не собирался. Он здесь за делом, а не для развлечения.

Дохэ располнела после родов, больше не походила на девочку, живот округлился, и бедра заметно раздались. Эрхай услышал, как она тихо вскрикнула. Он стал двигаться осторожнее. Перемена была в том, что ему больше не хотелось делать больно этой сироте, запертой в чужой стране пленнице. Эрхай не смел думать, что будет потом. Станут ли Чжаны и даль­ше держать в доме эту японскую горемыку, когда она родит им сына?

Робкие руки Дохэ легли на спину Эрхая, ощупали горячий пот, который выступил на его коже. Хуже детских ее рук ничего не было, иногда за сто­лом он натыкался на них глазами и вдруг вспоминал эти ночные секунды. Руки Дохэ то и дело отправлялись в робкую разведку, щупали его спину, плечи, крестец, однажды она тронула рукой его лоб. Бедняга, так хочет стать ему ближе. Дохэ смеялась только с начальником Чжаном, со старухой и с Ятоу. Хохотала она даже беззаботнее, чем Сяохуань: сидя на полу, так и заходилась от смеха — руками-ногами колотит, волосы взъерошены. По правде, и старуху, и начальника Чжана тоже заражал ее смех, хотя они и не могли взять в толк, что ее так развеселило. А она не умела объяснить. Глядя, как она хохочет, Эрхай думал: разве может девочка, которая поте­ряла всю семью, осталась совсем одна, вот так смеяться? Как погибли ее родные? Эрхай вздыхал про себя: наверное, никогда уже не узнать.

Руки Дохэ нежно похлопали его по спине, будто дочку баюкает. Вдруг он услышал:

— Эрхай.

С тоном ошиблась, но вообще разобрать можно.

Он невольно промычал в ответ.

— Эрхай, — теперь она повторила чуть громче, ободренная его мыча­нием.

— М? — он понял, в чем ошибка Дохэ: все выговаривали его имя, добавляя два гортанных «р»: «Эрхар», и она пыталась повторить, но непра­вильно загибала язык, и вместо «Эрхай» у нее выходило «Эхэй». И тон не тот, получалось больше похоже на «Эхэ» — «голодный журавль». Она попробовала еще раз: «Эрхэ», и тут уж осталась довольна собой.

Замолчала. Не дождавшись продолжения, Эрхай уже почти заснул, а она вдруг снова залопотала:

— Ятоу, — чудно, похоже больше на «ядоу» — «давленые бобы».

Эрхай понял: она хвастается своим знанием языка. Дохэ, оказывается,

совсем ребенок.

— Ятоу. Яту? Ятоу. Ядо...

Эрхай повернулся на другой бок, затылком к ней, давая понять — на этом урок окончен. Дохэ опять тронула его рукой, уже смелее, крепко ухва­тилась за его плечо.

— Славный денек.

Эрхай чуть не подпрыгнул на месте. Это были слова начальника Чжана. Каждое утро, встретив первый поезд, старик возвращался домой, когда все только вставали с постели. Он входил и здоровался: «Славный денек!» Начальнику Чжану было важно, чтоб денек выдался славный, погожий, тогда поезда будут ходить без задержек и ему не придется подолгу ждать на станции. И путевой обход в «славный денек» можно сократить, ведь в таком возрасте обходить дорогу — настоящая мука.

— Славный денек? — она ждала, что Эрхай похвалит ее или исправит.

— М.

— Поели?

У Эрхая даже лицо вытянулось. Еле сдержал смех. Когда должники роди­телей приходили в дом с подарками, мать, принимая их, непременно спраши­вала: «Поели?» Но у Дохэ не получалось сказать правильно, вместо «поели» у нее выходило какое-то «парери», сразу слышно, что японская речь.

— Как-нибудь сойдет.

И гадать не надо, это она взяла у Сяохуань. Жена поработает на совесть, люди нахвалиться не могут, а она бурчит: «Хех, как-нибудь сгодит­ся». Вкусная еда на столе или так себе, спорится дело или не очень, рада она или расстроена, на все у Сяохуань один ответ: «Как-нибудь сойдет». Иногда в хорошем настроении жена могла дочиста подмести и двор, и дом — метет и бормочет себе под нос: «Как-нибудь сгодится».