Феликс Максимов - Игра

Так, моя суженая, я был впутан в страшное и неправое дело и на долгое время стал голосом Папства в Британии.

Я … И в то же время не я.

Но я владел Ноэми и ничто больше не привлекало меня.

- Бог с тобой, Весопляс. Пшел вон. Я занят.

Юноша поклонился и вышел.

Теперь позволь мне отвлечься, моя утраченная.

В то время, пока я творил любовь в Ньюкасле, с кораблика под брусничными парусами сошел, озираясь тревожно, по - косульи, брат Алессио - авиньонский сдобный секретарек твердокаменного кардинала Бернардо Антониони.

В охрану ему отписали троих лучников из римской семьи баронов Колонна.

Белея от морской болезни и сухопутных переживаний, авиньонский щеголь приближался к Глазго, потея в бархатном коробе портшеза, который тащили два мула.

Со времен нашей встречи он пополнел, но остался большим ребенком - баловнем. В поясной сумке его дремали верительные грамоты и фунтик с леденцами - брат Алессио был сладкоежкой. Никакой горести земной не знал Алессио, мягко спал, вкусно ел, да купал пуховую рассыпчатую плоть в ослином молоке дважды в неделю.

Но дороги потянулись пыльные, полынные, туманные, черничные…

Страшно.

На шее у Алессио вздрагивал медальончик мещанского вида, заключавший в оправу материнский миниатюрный портрет и локон выцветших волос.

Алессио ехал в Глазго по делу без вести пропавшего Швердтляйна, и под сутаной доминиканца прятал шерстяную фуфайку, нежную, как взбитые сливки.

Он не знал, что младшая дочка ведьмы давно умерла от голода в тюрьме, ослабела и средняя, замерла поутру и кожа стала холодна и липка, как у жабы.

Караульный заглянул и понял, что девица не дышит и мать сидит неподвижно, большими пальцами придерживая дочерние омертвелые веки.

На деревянной тачке вывезли дочь колдуньи, девочку по имени Инес, и болтались босые ноги ее в истрепанных у костров трехрядных цыганских юбках.

Инес сбросили в вывал на истлевшие трупы.

И, как ведется исстари в романах для юнцов, девица открыла хрустальные от близкой гибели глаза, и поняла, что единственное подвижное существо подле нее - бумажный розмарин на соломенной шляпке, которую не тронул палач.

Цветок мелко трепетал на приморском ветру, как пугливый зверек. Для монахов она была мертва и потому свободна.

Инес, что и говорить, оказалась девчонкой не промах. Выбравшись из тюремной ямы - отвала для мертвецов, она пошла по притихшей и мертвой Шотландии и сделала то, на что не решилась бы никакая дочь цыганского племени, даже если бы умирала в канаве с голоду.

Инес продала золотые украшения, наследство бабки. Продала двум сизым от грязи и пьянства детинам в коже и войлоке - наемникам, что и имен - то не имели, а только клички - Волк и Лис. В обмен на жизнь матери.

Умная девочка все рассчитала, осталось только подыскать важную птицу.

Узнав у мореходов о прибытии легата, наемники затаились в засаде на подступах к Глазго и стали ждать.

Заполночь совершилось злодейство.

Лучники Колонна погибли почти сразу, а упитанный барашек - легат, измазанный чужой кровью, был повязан в жгуты, на шее его замкнули шипастый ошейник с поводком, похлопали по крупу и повели.

Особенно дико выглядела девочка в шляпке из золотистой домашней соломки среди сброда.

Уж и молил Алессио и падал на колени и призывал Деву Марию - ничто не помогало. Черный крестьянский хлеб да болотная вода - вот что заменяло ему теперь фаршированных курочек и бургонское вино.

Волк и Лис, наемники, как и положено им, подтерлись бумагами, подписанными самим наместником святого Петра. Решено было привести легата к воротам веселого города Глазго и, угрожая Алессио смертью, обменять заложника на томящуюся в застенке ведьму, уроженку полынной страны Лангедок, Этьенну де Фуа, бродячую гадалку и мать Инес де Фуа.

Тяжек был для неженки - Алессио путь до Глазго - и совиные крики о полночи, мох - сфагнум, пожиратель крови, и тропы оленьи и логова барсучьи, и ягоды костяники вместо монастырского обеда.

Легат простудился, разбил в кровь ноги, ни разу до этого он не ночевал под открытым небом и на голой земле.

Да вдобавок как-то в ночь Волк и Лис, нажравшись немецкой водки и вспомнив тюремные повадки, завели пухленького барашка в орешник, да и сделали так больно, как не бывает больно и девственнице в брачную ночь - до утра проплакал в рукав изнасилованный Алессио.

А с рассветом заложник молился на солнце, величаво, по тигриному восходящее меж корабельных сосен, багровых, как факелы на празднике освящения Огня. И стал Алессио - баловень тверд, как камень при дороге, и заострились скулы его.

К дьяволу теперь были обращены моления его, дьявола он призывал, как раньше Бога и Угодников Его. И обручился со смертью Алессио Кавальери второй Папский легат, искавший погибели в Британии. Он стал сильнее своих мучителей, как Давид - пастух был сильнее великана - Голиафа. Но сильнее лишь духом.

Двадцать пятого сентября, ранним утром, в канун праздника хмеля, папского посланника, легата восемнадцати лет привели к воротам Глазго на сыромятном поводке.

В городе не работали - кто справлял торжество урожая, кто глазел на представление комедиантов - давали старую бретонскую драму о неверной жене, ночью покидавшую ложе постылого мужа, чтобы послушать пение соловья в саду. Потом соловей был удавлен, как пособник неверной жены, любовник погиб в дальних краях, а вероломная красавица стояла в развившейся кисее и рыдала, закрыв руками лоно…

Спектакль был прерван зычным ревом Волка у ворот:

- Эй вы, спешите видеть! Живой Папский легат на веревочке, вроде ученого медведя. Хотите, ешьте его, хотите, пейте. По дешевке отдаем! Прошу обратить внимание: папский легат - спереди невредимый, сзади почти целый! В обмен на каргу Этьенну де Фуа! Налетай, христиане!

Алессио молча выпрямился. Несмотря на стойкость он был смешон.

Доминиканская белесая сутана его испачкана была лесным сором, мелкие кудряшки фривольно выбивались из-под капюшона, пухлое лицо побледнело, как тесто.

К горлу, поверх ошейника приставлен был короткий наемничий меч.

Было ветрено и заложник ежился, подол сутаны был разорван до бедра и задран.

Девочка в истрепанной шляпке держала поводок и часто облизывала сухой рот.

Глазго безмолвствовал. На стенах показались люди - притащился и бессмертный отец Делирий Клеменс. Его выпустили парламентером, и поборник христианских правд не нашел ничего лучшего как издалека начать допрос несчастного парня.

- А бумаги ваши где? А может вы вовсе и не легат, а так себе, дрянь - человек! А не устроить ли нам расследование.

- Делирий отчаянно мешал латынь с дурным английским.

Алессио сплюнул кровь. Он предпочел почему-то французский.